И тут почудилось, что я слышу голос Селины, окликнувший меня по имени. Вслушиваясь, я замерла; не шевелилась Вайгерс, лишившись сна, чуть стих ветер, и унялся град. Река была темна и спокойна.
Зов не повторился, но я чувствовала, что она очень близко. Если придет, то скоро.
Уже скоро, совсем скоро, в последний час тьмы.
Почти семь, ночь умерла; на улице громыхают повозки, лают собаки, горланят петухи. Вокруг меня платья Селины, их яркость померкла; через минуту я встану, сверну их и спрячу в упаковку. Ветер сник, град превратился в снежные хлопья. Темза окутана туманом. Вайгерс встала и разжигает огонь нового дня. Как странно!.. Я не слышала колокола Миллбанка.
Она не пришла.
Два года назад я решила покончить с собой и приняла морфий. Мать нашла меня, когда жизнь во мне еще теплилась, врач выкачал из желудка отраву, и я очнулась от звука собственных рыданий. Я-то надеялась открыть глаза на небесах, где пребывал отец, а меня уволокли обратно в ад. Месяц назад Селина сказала: «Вы были небрежны к своей жизни, но теперь она моя...» И я поняла, ради чего меня спасли. Мне показалось, в тот день она забрала мою жизнь. Я почувствовала, как та перепрыгнула к ней! И Селина уже начала дергать ее нити. Я представляю, как ночью в Миллбанке она осторожно их распутывает и наматывает на тонкие пальцы. В конце концов, расставание с жизнью — дело медленное и деликатное, такое вмиг не происходит!
Со временем ее руки замрут. Я тоже подожду, раз она не спешит.
Я поехала в Миллбанк. Что еще мне оставалось делать? Она обещала прийти сквозь тьму и не пришла. Что еще мне было делать, как не поехать к ней? Со вчерашнего дня я не раздевалась и потому не стала звать Вайгерс — ее взгляды были бы невыносимы. День показался белым и огромным, и я замешкалась в дверях, но мне хватило сил остановить извозчика. Я казалась себе спокойной. Бессонная ночь меня оглушила.
Какой-то жабий голосок нашептывал в самое ухо: ну и ладно! Так даже лучше! Пусть еще четыре года, это нормально. Неужто и впрямь поверила, что есть иной способ? Поверила? Ты?
Голосок был знакомый. Наверное, он всегда во мне сидел, только прежде я затыкала уши. Теперь я слушала его шелест, но оставалась вполне спокойной. Какое мне дело, что он там бормочет? Я думала о Селине. И представляла ее — бледную, сломленную, сокрушенную... наверное, больную.
Что еще мне было делать, как не поехать к ней? Конечно, она знала, что я приеду, и ждала меня.
Ночь бушевала, утро же выдалось совсем тихим. Было очень рано, когда извозчик подвез меня к воротам Миллбанка. Туман обрубил верхушки тюремных башен, на стенах белели полосы налипшего снега; было слышно, как в сторожке выгребают золу и укладывают в топку поленья. Когда привратник отворил калитку, лицо его было странным, и я впервые подумала о том, что выгляжу, наверное, ужасно.
— Вот уж не думал так скоро снова увидеть вас, мисс, — сказал сторож. Он задумчиво поскреб голову. — Видать, за вами послали? Теперь достанется нам на орехи, мисс Приор, не сумлевайтесь.
Я не поняла, о чем он, но промолчала, мне было не до него. Тюрьма выглядела другой, хотя я этого ожидала. Наверное, я сама воспринимала ее иначе, и моя тревожность передалась караульным. Один спросил, есть ли у меня пропуск. Дескать, он может впустить только с бумагой, подписанной мистером Шиллитоу. Раньше никто никаких пропусков не требовал, и я уставилась на солдата, чувствуя, как вздымается тупая паника. Значит, они уже решили не пускать меня к ней... Тут подбежал другой караульный:
— Это же Гостья, олух! Ей-то можно!
Оба мне козырнули и отперли решетку; за спиной я слышала их шепот.
В женском корпусе тоже все было необычно. Меня встретила мисс Крейвен, которая как-то странно меня оглядела и повторила слова привратника:
— За вами послали? Ну и ну! Что скажете? Поди, не думали так скоро приехать, да из-за такого-то дела!
Сил говорить не было, я лишь покачала головой. Надзирательница резво двинулась вдоль камер, обитательницы которых тоже были странно тихи и неподвижны. Вот тут мне стало страшно. Меня испугали не слова матроны, которых я не поняла, я боялась увидеть Селину за решеткой, в окружении каменных стен.
Меня качало, и я придерживалась рукой за стену. С позавчерашнего дня я ничего не ела, провела бессонную ночь, безумствовала, вопила в ледяную тьму, а потом неподвижно сидела у потухшего камина. Когда мисс Крейвен опять заговорила, я старалась распознать слова по ее губам.
— Наверное, желаете взглянуть на камеру?
— На камеру?
Надзирательница кивнула; теперь я заметила, что она вся раскраснелась и слегка заикается.
— Я пришла навестить Селину Дауэс.
Услышав это, мисс Крейвен буквально ошалела и вцепилась в мою руку.
Так что — я ничего не знаю? Дауэс исчезла.
— Сбежала! Смылась из камеры! Всё на своих местах, ни один замок не взломан! Мы просто себе не верим. Зэчки говорят, ее черт унес.
— Сбежала... — повторила я. — Нет! Это невозможно!
— Вот и мисс Хэксби утром то же самое сказала. Все так говорят!
Мисс Крейвен еще что-то бормотала, но я вздрогнула и отвернулась; меня пронзил страх: боже мой! Значит, она все-таки пошла на Чейни-уок! А я здесь! Она же потеряется! Нужно домой! Мне нужно домой!
Потом до меня дошли слова надзирательницы: Вот и мисс Хэксби утром...
Теперь я схватила руку матроны. В котором часу обнаружили, что Селины нет? — В шесть, когда прозвонили подъем.
— В шесть?! Когда же она пропала?
Никто не знает. Около полуночи мисс Кэдмен услыхала шорох и посмотрела в глазок, но Дауэс спала в камере. Пустую койку обнаружила миссис Джелф, когда в шесть часов открыла двери. Стало быть, побег произошел где-то ночью...
Где-то ночью. Но ведь я не сомкнула глаз, отсчитывала часы, целовала ее волосы, гладила бархотку и уже чувствовала, что она близко, но потеряла ее.
Если не ко мне, то куда же отвели ее духи?
Я взглянула на матрону.
— Что же мне делать? Я ничего не понимаю. Что мне делать, мисс Крейвен?
Надзирательница заморгала. Вот уж это ей неведомо. Может, отвести меня к камере? Наверное, сейчас там мисс Хэксби с мистером Шиллитоу... Я не ответила. Матрона взяла меня за руку — ой, да вы вся дрожите, мисс! — и повела к башенной лестнице. У входа на четвертый этаж я остановилась и выдернула руку. В здешних камерах тоже было странно тихо. Прижавшись лицами к прутьям, узницы стояли у решеток — не суетились, не разговаривали, просто стояли и смотрели, и никто не гнал их работать. При нашем появлении их взгляды обратились на меня, и одна — кажется, Мэри Энн Кук — слабо махнула рукой. Я ни на кого не смотрела. Спотыкаясь, я медленно шла за мисс Крейвен к арке на стыке коридоров, где была камера Селины.