Левой рукой он коснулся напружинившейся сетки над головой и ощутил лихорадочные толчки и сотрясение, которые транслировали безостановочный ход Фрейзерова кулака. Кончиком пальца Дункан зацепился за ячейку сетки, будто пристегнув себя к ней, а правая рука уже трудилась над членом.
Вскоре он почувствовал, как Фрейзер содрогнулся, и сетка замерла; но его собственную руку уже ничто не могло остановить, и через мгновенье судорожными толчками выплеснулась сперма, показавшаяся обжигающе горячей. Он замычал, а может, это в ушах ревела кровь...
Но вот рев стих, и осталась лишь тишина, оглушительный покой тюремной ночи. Будто закончился некий припадок, приступ безумия; Дункан вспомнил, как только что дергался, задыхался и цеплялся за сетку, точно какой-то зверек.
Прошла еще минута, прежде чем Фрейзер пошевелился. Зашуршала простыня – вытирается, догадался Дункан. Шорох стал яростным, а потом Фрейзер сунул кулаком в подушку.
– Пропади пропадом эта тюряга, которая превращает нас в пацанов! Слышь, Пирс? Что, понравилось? А? Эй!
– Нет, – наконец ответил Дункан; во рту пересохло, язык лип к небу. Слово выговорилось шелестящим шепотом.
Он вздрогнул. Шконки качнулись, и что-то теплое легко шлепнулось ему на щеку. Пальцы ощутили нечто мокрое и липкое. Видимо, Фрейзер свесился с койки и щелчком пульнул в него спермой.
– Да нет, понравилось! – зло сказал он. Голос звучал совсем близко. Потом Фрейзер откачнулся на место и натянул одеяло. – Тебе очень понравилось, сучонок хренов.
– Боже мой! – сказала Хелен, открыв глаза. – Что это?
– С днем рожденья, милая! – Кей поставила поднос на край постели и потянулась с поцелуем.
До чего же она хороша: сухое тепло гладкой щеки, волосы чуть кудрявятся, как у сонного ребенка. Лежит, моргает; теперь подтянулась и села в кровати, сунув под спину подушку. Еще не вполне проснулась, движения неловки; вот зевнула и пальчиками выковыривает крошки сна из уголков припухших глаз.
– Ничего, что я тебя разбудила? – спросила Кей. Было раннее утро субботы; она вернулась с ночного дежурства, но уже час как встала, одевшись в приличные брюки и свитер. – Терпежу не хватило. Вот, посмотри.
На колени Хелен она поставила поднос: вазочка с букетиком бумажных цветов, фарфоровые горшочки и чашки, тарелка под перевернутой миской и обвязанная шелковой лентой розовая коробка с атласной пижамой. Хелен вежливо и чуть смущенно перебирала подарки.
– Какие милые цветочки! Ой, какая коробка!
Казалось, она никак не может проснуться и через силу изображает радость и восторг. «Зря я ее разбудила», – подумала Кей.
Но вот Хелен подняла крышки фарфоровых горшочков.
– Джем! – воскликнула она. – И кофе! – (Вот так-то лучше.) – Ох, Кей!
– Кофе настоящий. А теперь здесь посмотри.
Кей пододвинула перевернутую миску, и Хелен ее подняла. В тарелке на бумажной салфетке лежал апельсин. Кей полчаса над ним трудилась, кончиком овощного ножа вырезая на кожуре «С ДНЕМ РОЖДЕНИЯ».
Хелен улыбнулась по-настоящему – сухие губы разъехались, открыв белые мелкие зубы.
– Как здорово!
– «Эр» маленько не получилась.
– Прекрасно получилось. – Хелен понюхала апельсин. – Где ты его достала?
– Да так, – неопределенно ответила Кей, наливая кофе. – В темноте оглушила ребятенка и отняла. Открой подарок.
– Сейчас. Писать хочу. Подержи поднос, ладно?
Хелен побежала в ванную. Кей поправила откинутое одеяло, чтобы постель не остыла. От простыней исходило ощутимое тепло, оно коснулось ее лица, точно пар или дымок. Держа на коленях поднос, она поправила цветы и полюбовалась апельсином, слегка огорчаясь из-за корявой «эр».
– Ну и страшилищем же я проснулась! – засмеялась Хелен, вернувшись в спальню. – Прямо растрепа-недотепа! – Она умылась, почистила зубы и постаралась угомонить облако волос.
– Не придумывай, – сказала Кей. – Иди сюда. – Она протянула руку, и Хелен позволила привлечь себя для поцелуя. От холодной воды ее губы казались прохладными.
Она вновь забралась в постель, Кей села рядом. Они пили кофе и ели тосты с джемом.
– Съешь свой апельсин, – сказала Кей.
Хелен повертела его в руках.
– Думаешь? Жалко. Лучше сберегу.
– Вот еще! Давай ешь.
Хелен надорвала кожуру, очистила и разделила апельсин на дольки. Кей взяла одну, остальные велела съесть Хелен. Чуть лежалый апельсин был суховат – дольки распадались слишком легко. Но во рту они отдавали сок, создавая восхитительное ощущение.
– Теперь открывай подарок, – нетерпеливо сказала Кей, когда с апельсином было покончено.
Хелен прикусила губу.
– Страшно! Такая красивая коробка!
Вновь засмущавшись, она шутливо потрясла коробку над ухом. Затем стала чрезвычайно осторожно освобождать от ленты крышку.
– Да просто сдерни! – засмеялась Кей.
– Не хочу попортить.
– Это не важно.
– Важно. Она такая красивая.
Хелен испуганно ойкнула, когда, сняв наконец крышку, накренила к себе коробку и сквозь расступившиеся бумажные покрывала на ее колени плавно, точно ртуть, вывалился пижамный гарнитур. На мгновенье она замерла, потом, словно нехотя, подняла блузу.
– Ох, Кей!
– Нравится?
– Такая красивая! Даже слишком красивая! Наверное, стоит кучу денег. Где ты ее достала?
Кей улыбнулась и, не ответив, подняла рукав блузы.
– Видишь, какие пуговицы?
– Ага.
– Костяные. Здесь на рукаве тоже.
Хелен прижала блузу к лицу и закрыла глаза.
– Цвет тебе идет, – сказала Кей. Хелен молчала, и она спросила: – Тебе вправду нравится?
– Конечно, милая. Но... я не заслуживаю.
– Не заслуживаешь? О чем ты?
Хелен тряхнула головой и, рассмеявшись, открыла глаза.
– Ни о чем. Просто я глупая.
Кей отодвинула поднос, чашки с тарелками и бумагу.
– Примерь, – попросила она.
– Что ты! Сначала надо помыться.
– Чепуха. Надевай. Хочу увидеть тебя в ней.
Хелен медленно выбралась из постели, стянула ветхую ночнушку, влезла в пижамные штаны и застегнула блузу. Штаны стягивались шнурком. Блуза завязывалась на поясе; она была свободного покроя, но под ниспадающим атласом отчетливо проглядывали бугорки грудей с торчащими сосками. Хелен застегнула и отвернула манжеты, однако длинные рукава тотчас складками стекли почти до кончиков пальцев. Она будто стеснялась оценивающего взгляда Кей, которая присвистнула: