Джулия вышла на кухню ополоснуть руки и рот. Когда она вернулась, Хелен встала перед ней и прерывающимся голосом сказала:
– Посмотри, в каком я виде! Как же, черт возьми, я все это скрою от Кей?
Джулия нахмурилась.
– Что за тон? Нельзя ли полегче?
Слова прозвучали как пощечина. Хелен села и схватилась за голову.
– Что ты со мной сделала, Джулия! – наконец выговорила она все тем же дрожащим голосом. – Что ты сделала! Я не узнаю себя. Мне всегда были ненавистны люди, которые поступают, как мы сейчас. Я считала их жестокими, бездушными трусами. Но я не хочу быть жестокой с Кей. Мне кажется, я так поступаю, потому что слишком сильно люблю! То есть слишком сильно люблю ее и тебя. Так может быть?
Джулия не ответила. Хелен на нее взглянула и вновь опустила голову. Она прижала ладонями глаза, понимая, что плакать нельзя, ибо слезы оставят лишь новые улики.
– А хуже всего... Знаешь, что хуже всего? То, что мне плохо, когда я с Кей, потому что она – не ты; она видит, что мне плохо, не понимает почему и утешает меня! Утешает, а я позволяю! Позволяю утешать себя в тоске по тебе!
Хелен рассмеялась. Смех прозвучал жутко. Она опустила руки и сказала уже тверже:
– Больше я так не могу. Я должна ей рассказать. Но я боюсь. Боюсь за нее. Потому что причина – ты, Джулия! Причина – ты! Она тебя любила, а теперь... – Хелен покачала головой и не смогла договорить.
Из кармана юбки достала носовой платок и высморкалась. Она вдруг разом обессилела и чувствовала себя безвольной, точно кукла. Джулия прошла через комнату и, присев на корточки, поворошила в камине золу; затем встала, но не обернулась. К Хелен не подошла. Опершись на каминную полку, о чем-то размышляла, глядя на шипящие угли. Наконец заговорила, голос ее звучал отрешенно:
– Знаешь, все было не так.
Хелен опять сморкалась и не расслышала.
– Что не так? – переспросила она, не поняв.
– У нас с Кей. – Джулия не оборачивалась. – Это было иначе, чем ты думаешь. Наверное, Кей позволила тебе нафантазировать. Весьма в ее духе.
– Что ты имеешь в виду?
Джулия замялась.
– Она никогда меня не любила. – Сказано было почти небрежно; щелчком Джулия сбила со штанины хлопья пепла. – Это я ее любила. Очень долго любила. Кей пыталась ответить, но ничего не вышло. Наверное, я просто не ее тип. Мы слишком похожи, только и всего. – Она выпрямилась и стала колупать краску на каминной полке. – Понимаешь, Кей нужна жена. Я это уже говорила, да? Ей нужна жена, такая хорошая, добрая, непорочная. Кто следит за порядком, у кого все на своих местах. Я так не могла. Помню, говорила ей, что она будет счастлива, лишь когда найдет себе красивую голубоглазую девочку, которую надо оберегать, над которой надо трястись и всякое такое... – Наконец Джулия обернулась и посмотрела Хелен в глаза. – Похоже, я здорово над собой подшутила. – В голосе слышалась беспредельная грусть.
Не выдержав ее взгляда, Хелен сморгнула и отвернулась. Джулия вновь стала ковырять краску на каминной доске.
– Это имеет какое-то значение? – спросила она в той же вялой, небрежной манере.
Хелен знала, что это имеет громадное значение. После рассказа Джулии в ней что-то оборвалось, съежилось. Она чувствовала себя так, словно ее провели, одурачили...
Это глупо, потому что Джулия не обманывала. Не лгала и ничего в таком роде. Но все равно казалось, что ее предали. Внезапно Хелен осознала свою наготу. Больше она не хочет быть перед Джулией обнаженной! Торопливо натягивая юбку и блузку, Хелен спросила:
– Почему ты мне не сказала?
– Сама не знаю.
– Ты знала, что я думаю.
– Да.
– Три недели назад ты это знала!
– Я не ожидала, что ты об этом заговоришь. Я думала о Кей... Ты же знаешь, какая она – сплошное чертово благородство. Она больше джентльмен, чем любой из известных мне мужиков. Понимаешь, я просила ее не рассказывать. Я и подумать не могла... – Джулия потерла глаз и устало договорила: – И потом, гордость. Все дело в этом. Я была гордой и одинокой. Мне было страшно одиноко, если хочешь знать.
Она резко выдохнула и оглянулась через плечо.
– От моего рассказа что-то меняется? Для меня – ничего. Но если хочешь, так сказать, объявить, что концерт окончен...
– Нет, – сказала Хелен.
Этого она не хотела. Но ее испугала легкость, с какой Джулия заговорила о возможности разрыва. На один страшный миг она представила себя совершенно одинокой – брошенной и Джулией, и Кей.
Хелен молча продолжала одеваться. Джулия все так же стояла у камина. Когда наконец Хелен подошла к ней и обняла, она покорилась с чем-то похожим на облегчение. Но объятье вышло неуклюжим.
– В конце концов, что изменилось? – спросила Джулия. – Ничего, правда же?
Хелен покивала, мол, верно, ничего не изменилось...
– Я люблю тебя, Джулия, – сказала она.
Но в ней все еще жило ощущение, будто внутри что-то оборвалось или съежилось, точно сердце, которое прежде, томясь по Джулии, взбухало и разрасталось, теперь скукожилось, закупорив свои клапаны.
Хелен заканчивала одеваться. Джулия слонялась по комнате, прибирая вещи. Встречаясь взглядами, они улыбались; оказавшись рядом, машинально касались друг друга или легко целовались.
На Лондон по-прежнему сыпались бомбы. Хелен совсем о них забыла. Когда Джулия, выйдя в занавешенный дверной проем, на минуту оставила ее одну, она неслышно подошла к окну и сквозь щелку в картоне посмотрела на площадь. Под луной все так же серебрились дома, небо озаряли огненные всполохи. Лбом Хелен чувствовала легкое сотрясение картона, а потом с секундной задержкой долетал грохот разрыва.
При каждом ударе она вздрагивала. Казалось, вся уверенность ее покинула. Охватила дрожь, словно она вдруг утратила ловкий навык жить на войне и теперь осознавала лишь ее угрозу, нацеленную опасность и неотвратимость зла.
* * *
– Ого! – сказал Фрейзер. – Близко положил, да?
Бомбежка и зенитный огонь всех перебудили. Два-три зэка прилипли к окнам, криками подбадривая английских пилотов и зенитчиков; Джиггс, как обычно, взывал к немцам: «Сюда, фриц!» Воистину, это было нечто вроде преисподней. Минут пятнадцать Фрейзер лежал неподвижно, понося шум, затем не выдержал и вскочил. Через всю камеру подтащил к окну стол, в носках на него залез и попытался что-нибудь разглядеть. При каждом разрыве он шарахался от оконного переплета, иногда прикрывая руками голову, но потом вновь приникал к стеклу. Уж лучше так, сказал он, чем ничего не делать.
Дункан спокойно оставался на месте. Закинув руки за голову, он в относительном удобстве лежал навзничь на шконке.
– Всегда кажется ближе, чем на самом деле, – сказал он.