— Этот раб, — она указала на Мехмеда, — груб и не имеет понятия о почтительности. Я хочу, чтобы ему надели браслеты и бросили к моим ногам.
И она кивнула, давая понять, что разговор окончен.
Палач поклонился и не спеша вытащил из-за пояса кнут.
Мехмед взглянул на него, не меняясь в лице. Их разделяло лишь несколько шагов.
Лутта не успела ничего заметить. Просто коротышка изменил позу, а палач, споткнувшись, тяжело плюхнулся на задницу.
В течение бесконечно долгой минуты он сидел не шевелясь. Остальные тоже застыли. Слышно было лишь, как сопит распорядитель.
Потом из-под кожаной маски послышался сдавленный стон. Палач неловко потянулся вперед, обхватил правую голень и заголосил:
— Схватите мибуна! Он… Он… Он мне ногу сломал!..
Его товарищи переглянулись. Грубые руки легли на толстые рукояти плетей. Однако никто не двигался с места.
— Схватите его! — не унимался палач на полу. — Схватите!..
Лутта вцепилась в подлокотник кресла. В висках стучала кровь. Сейчас эти иссиня-черные плетеные щупальца развернутся в смертоносном броске и с влажным шлепком, похожим на многократно усиленный звук поцелуя, рассечет тонкую кожу цвета песка. Брызнет кровь… Она жаждала этого, словно много дней умирала от голода, и эта кровь была единственным, что могло его утолить.
Звонкий щелчок разорвал тишину. И началось нечто невообразимое.
Если бы бой происходил на арене, а не в полутемной ложе, она сумела бы заметить, как бородатый новичок кувырнулся под ноги палачу, попытавшемуся достать его кнутом, как тот, падая, сбил соседа, и как коротышка, крутанувшись на носке, ребром ладони ударил под ребра еще одного здоровяка в кожаной маске. Но взгляд Лутты не мог поймать ни одного движения — только вскрики, вопли, натужный храп… Лишь когда чье-то тело отлетело к ее креслу, она истошно взвизгнула.
Все закончилось так же внезапно, как и началось. Дрожащей рукой жена Старшего смотрителя нащупала сенсорную панель на подлокотнике и с третьей попытки добавила света.
В воздухе висел резкий запах пота и крови. Все палачи корчились на полу и стонали. Лишь один пытался подняться. Из-под его маски и из прорезей для глаз текло что-то густое и темное, точно пережженный сироп.
А коротышка-гладиатор стоял в дверях, которые так никто и не закрыл, и говорил с Распорядителем боев. Лутта помотала головой, но так и не могла разобрать ни слова: она чувствовала себя так, словно два каких-то негодяя полчаса орали ей в уши.
Неожиданно Мехмед обернулся.
Сейчас он что-то скажет. Что сейчас он точно так же разделается с ней. И никому из слуг не хватит смелости, чтобы за нее вступиться.
Или спросит, убедил ли он ее в том, что его нельзя принудить к чему-то силой…
Но он ничего не сказал. Он только сплюнул на ковер… И ушел.
Распорядитель бросил на госпожу взгляд, полный тревоги, и тут же потупился. Ему было стыдно — то ли за свое бездействие, то ли за то, что он стал свидетелем этой безобразной сцены.
Появились печальные медики в блекло-голубых халатах. Они погрузили израненных палачей на платформы и удалились. Следом ушел и Распорядитель боев.
Дверные створки сомкнулись. Лутта осталась одна. Она съежилась в кресле, вся дрожа, потом подтянула ноги, крепко обхватила колени руками и уставилась на ковер, где медленно высыхало темное пятно.
Ей казалось, будто плевок попал ей на кожу и прожигает, точно кислота.
Скверно. Как все скверно! И всему виной проклятая Суэтта со своими сплетнями! Если бы не она…
Если бы не она, этот коротышка не покалечил бы слуг ее мужа. Уложи он всех гладиаторов Отто Чаруша, никто и слова бы не сказал: гибель на арене — дело обычное, в бою выживает сильнейший. Но палачи — совсем другое дело. И если до Отто дойдет, из-за кого и из-за чего это случилось…
Надо что-то придумать. И что-то сделать.
Но думать Первая жена Отто Чаруша не могла. В голове было пусто, в ушах стоял звон. Она сидела, обхватив колени, и по ее щекам текли злые слезы.
Он прошел всю войну без единой царапины. Но, быть может, годы полетов над Тихим океаном оставили след в его психике…
Странная вещь: все эти годы, пока Гордон рисковал жизнью над Тихим океаном, он мечтал о том, как вернется…
Э. Гамильтон. Звездные короли
Терпеть не могу ездить поездом. Даже в купейном вагоне. Не то что я домосед или страдаю клаустрофобией пополам с мизантропией. Но попробуй проваляться тридцать шесть часов на верхней полке! Под конец даже любимое чтиво будет не в радость. Даже Алистер Маклин. Ваш разум начинает ненавязчиво интересоваться: «Прости, мужик, а я здесь, часом, не лишний?» и, не получив ответа, объявляет итальянскую забастовку. Посему ты, не добравшись и до сотой страницы «Кукол на веревочке», начинаешь скучать. Организм реагирует на это, как на переутомление, но попробуй усни! Ты успел выспаться на неделю вперед, и тебе остается лишь лежать, подобно неодушевленной вещи, и завидовать соседу с нижней полки — он который час мирно храпит, и голова у него не болит.
А может, и болит, только он об этом не знает…
Наконец, поезд выскочил из очередного туннеля, и будильник на наручных часах радостно заверещал. Словно я спал… Ладно, черт с ним. Главное, что до прибытия в пункт назначения осталось сорок минут…
Уже тридцать девять.
Я лениво сполз с полки. Не для того, чтобы поболтать с соседями по купе — темы для разговора у нас закончились еще в первые сутки. Но размяться было просто необходимо. Тело мучительно жаждало движения — хоть какого-нибудь. Хотя бы дойти до конца вагона и обратно. Походя сделал пару жимов, используя вместо брусьев края полок, — старая привычка тренироваться при всякой возможности. Парень в тельнике, занимавший полку напротив, сошел накануне, на какой-то станции, не доезжая Харькова. Мужик на нижней полке так и спал, отвернувшись к стенке, а его сестра — толстая, чопорная, крашенная хной, с тяжелыми серьгами в ушах, — смотрела в окно и чинно жевала бутерброд.
Я задержался в коридоре, разглядывая руины генуэзской крепости. Да, а когда-то она считалась неприступной… Я поймал себя на том, что не могу вспомнить, в каком веке ее возвели. Пройдет еще лет пятьсот — и она станет легендой, пищей для фантазии писателей. Вроде тех же киммерийцев, на чьих костях она, судя по всему, возведена.
Тут поезд нырнул в туннель, в вагоне включили свет, и я позволил себе на минуту потерять ориентацию во времени и пространстве. То ли я снова вдруг оказался в питерском метро, то ли вообще непонятно где… Пора было собирать вещи, складывать белье, но я не спешил. Какие у меня вещи? Все умещается в один-единственный «походный саквояж». Переодеться из спортивного костюма в джинсы и рубашку, сунуть в боковой карман «саквояжа» томик Маклина… Накинуть куртку. Вот и все сборы.