А человек, не священник, просто – человек, что мыслит свободно и вольно, разве не может подумать свободно, спокойно о свободе и долге своем, о религии и вере своей, о вере чужой, о народах, что никогда не соединятся в мирную семью, где все любят друг друга и любят великих и светлых богов друг друга, а – убить, уничтожить друг друга стремятся, невзирая на то, что Христос на землю приходил и Самим Собою, на Кресте распятым, народам сказал: любите друг друга даже в смерти, в войне и в тоске, ибо любовью одною воскреснете?
Итак, помните про звезды, про огни в душе вашей. Плохо вам – закройте глаза. Огни возожгите в себе. Как свечи вы зажигаете в церкви.
И помолчите. И помолитесь. Тихо. Молча. Голову склонив.
Пусть огни горят внутри вас.
Пусть огни горят внутри тебя, любимая, живая душа моя, вечная, дитятко.
ПРО МОЛИТВЫ И ОБРЯДЫ
Молиться, как молились наши отцы, наши деды и прадеды?
Нет. Так не получится, как они. Они – по-другому молились.
А мы – по-своему уже молимся.
Все меняется. Время меняется. Люди меняются. Обряды тоже меняются, ведь они – живые; и стареют и дряхлеют обряды, ветшают, как старая парча, и штопай не штопай старую ризу, она все равно развалится на куски, не сошьешь, только сожжешь за сараями… или в печке.
Поэтому Церковь – не музей. Церковь – тоже живая.
Но самое драгоценное, чистое – так хранить, сохранять древние, светлые обряды Ее, чтобы во тьму грядущих веков донести, пронести этот древний, чистый, дрожащий свет.
Этот язычок алой, как ягода, лампады.
Это свечу – медовую, жгучую пчелу – у сердца.
Обряды… в святые тряпки обряжаться… ряд блюсти… хранить…
Нет. Не в обрядах Бог мой живет.
Хотя я люблю обряды, и любил их, и любить буду, когда сам, внутри неведомого времени, один, скромный, бедный прихожанин, уже не иерей, уже – просто человек, старик незаметный, буду переступать благословенный церковный порог и молиться, как умею, коряво, торопливо, забывая древние, святые слова, забывая канон, непонятно, неважно кем выдуманный, давно, византийцем сирым, нищим, пьяным от боли и любви, людьми забытым, а всевидящим Богом – обласканным; канон, вольно выпетый из пересохшего, дерзкого птичьего горла…
Молитва – древнее вино. Обряд – старый очаг, а в нем — живой огонь.
Всякий ли батюшка во всякой ли церкви разжигает его?
Не только в церкви, значит, мой Бог живет.
А Бог мой живет на воле; на ветру; в ветвях березовых, с набухшими почками; в стремительно в синь взлетающих птицах, как бы крошках хлебных, в голодное небо подброшенных сильной рукою.
Босой Он идет в полях, и васильки во ржи срывает, и на берегу с рыбаками уху из котла горячую хлебает. Вот где живет мой Возлюбленный, вот где живет Господь мой.
…прости меня, Господи. В церкви — Дух Твой, Тело Твое и Кровь Твоя.
СОН ПРО МИШУ ДОРФА
У меня в детстве был школьный друг, еврей. Однажды я увидел его во сне. Он плыл ко мне, стоя босыми ногами на спине большой, огромной рыбы, рыба плыла во тьме, чуть шевелила хвостом и плавниками, она была похожа на акулу, только добрую. Друг мой, еврей, чуть раскинул руки, удерживая равновесие, стоя шатко на рыбьей скользкой спине. Он подплыл на рыбе ближе, и я увидел: вокруг него сверкали звезды, и на плечах его сверкали звезды, и в глазах его звезды сверкали. Он улыбался. Белые зубы его сияли, как звезды. Он и рыба его, добрая акула, были усыпаны звездами, и звезды мерцали, и звезды мигали мне весело. Синие вихри взвивались. Тьма сгущалась и клубилась. Серебро лилось сверху, раздвигая потоками мрак. Золотом горели ладони друга моего, голо, беззащитно обернутые ко мне.
Мне руки его, ладони, показались двумя маленькими иконками, ко мне протянутыми.
И я вскричал радостно, удивленно:
– Миша, откуда ты? Звезды на тебе!
И он, продолжая тянуть золотые ладони ко мне, ответил мне:
– Серафим, не бойся, я…
И он произнес имя Бога моего.
И у меня отнялась речь. Я не мог во сне ничего сказать. Ничего не мог миг, другой ответить ему.
А потом слабо, тихо крикнул:
– Нет! Какой же ты Христос! Ты же – Миша Дорф, дружок мой! Еврей…
А он подплыл ко мне ближе, еще ближе, так, что я мог различить даже рисунок живых линий, дорог на его голой ладони, и тихо так сказал мне:
– Несть ни эллина, ни иудея, друг мой, отец Серафим. Ты же знаешь: несть ни эллина, ни иудея. Приидите ко Мне все труждающиеся и обремененные… А еврей – что еврей? Я же, Я – тоже еврей… только люди об этом давно забыли, ибо Я – русский, немец, индиец, эфиоп, чеченец, эвенк, китаец раскосый, эскимос смуглый и всяк, кто примет Меня в сердце свое… Сердце, Серафим! Сердце, помни…
И Миша, друг мой, весь в огнях звезд, как в серебряных сверкающих рыбах небесных, протянул руку и положил голую, горячую ладонь на сердце мое, что билось во сне под моею рубахой.
ПРО СОЕДИНЕНЬЕ РАЗДЕЛЕННОГО
Разделены. Все разделены.
Каждый — отдельно.
Отдельно — рыба и отдельно — птица; отдельно — влага и отдельно — суша; и женщина и мужчина — тоже раздельно, и что это за тайна?
Когда-то женщину отделил от мужчины Господь, сотворив Еву из ребра Адама.
А что было бы, если бы женщина осталась внутри мужчины, в его ребре? В его плоти, крови, в его душе?
Тогда бы она не умерла вместе с мужчиной.
То, что женщина и мужчина разделилсь, разорвались, – и было началом Смерти Людской.
И Христос Господь явился живой на землю, чтобы соединить разделенное, чтобы опять слить в любви обоих, несчастных. Так на Страшном Суде восстанут и облекутся плотью сухие кости, и те, кто когда-то любил, бросятся на грудь воскресшим любимым — и жизнь, вечная жизнь, великая Радость им будет дана в воссоединении.
Женщина соединяется со своим мужем в Чертоге Брачном. А те, кто соединился в Чертоге Брачном, уже не будут разделены.
Что же значит это? Эта тайна? Да, понял я. Еву и Адама изгнали из Рая — и у них не стало райского Чертога Брачного; и родили они Каина и Авеля, и брат убил брата, и смерть, оскалом своим страшным, кровавым, явилась на землю.
А может быть смерть — светлой? Может быть смерть — счастьем?
Да, может. Да! Может!
Если ты, сложа руки на груди — или раскинув их крестообразно — умираешь — отходишь — отлетаешь — в Боге и к Богу.
Так умирали святые.
Так умирали все любящие души.
Тайна… Тайна в тайне…
Свет в свете. Тьма во тьме. А тайна — в тайне.