Ешь, как моя Иулианья говорит, пока рот свеж, завянет – сам не заглянет.
О моя Богородица Чимеевская, Чудотворица, что Тебе поднести, Матерь моя, перед Успеньем, напоследок, ложку меда ли, вина ли кагора, яблочка ли золотого, наливного, мягкого? Для старых зубов, прости, Твоих… О, грешен я, недостойный. Нет, Ты никогда старой не была. Ты и в гроб Свой легла юной, светлой Красавицей в деревянную последнюю лодку Свою легла Ты.
ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ
СЕВЕРО-ЗАПАДНАЯ СТЕНА ХРАМА. МАГДАЛИНА ИЗЛИВАЕТ СВЯТОЕ МИРО НА НОГИ ИИСУСУ
В триклинии темно.
В триклинии еще не зажгли свечи.
Хозяин приказал зажечь много свечей, чтобы ярко и празднично встретить гостя. Служанки моют полы. Под грубыми сильными пальцами, под елозящими взад-вперед мокрыми тряпками желто блестят сосновые деревянные настилы.
Эта девушка выжимает грязную тряпку над ведром. Эта девушка моет полы вместе со всеми.
Хозяин разрешил ей убирать покои вместе со слугами. Он сказал: если будешь прилежна, я дам тебе монету.
Хозяин прекрасно знал, что она торгует своим телом, потому что ей нечем больше торговать, и тем живет.
Одну ночь, однажды, хозяин сам провел с ней. И остался доволен.
Сейчас хозяин сидит в кресле, срезанном из кедрового дерева, в полутьме. Слабый вечерний свет из открытой двери позволяет видеть все, что делается в пиршественном зале. Рабы придвигают друг к другу ложа. Рабы тащат на стол блюда с персиками; с устрицами; с гроздьями синего и красного винограда; с сыром, точащим слезу; с очищенными грецкими орехами; с зелено-золотым, пахнущем ромашками медом в глиняных чашах; с хлебами, горячими, только из печи. Круглые хлебы похожи на смуглые лица. Хозяин улыбается. Его слуги пекут лучший хлеб здесь, на побережье.
– Свет! – кричит он громко и хлопает в ладоши. Рабы вздрагивают.
Он повторяет:
– Свечи, быстро несите!
Служанки кидают тряпки в ведра, подхватывают ведра и убегают. Возвращаются, и у каждой в кулаках – пук свечей. Они расставляют свечи в серебряные шандалы и медные миски, насаживают свечи на железные длинные иглы. Толстая служанка, в белом, заляпанном жиром фартуке, несет в руке горящую лучину. Подносит к одной свече. К другой. Огонь загорается, фитили трещат весело, гневно. Будто сто сверчков разом запело в каменной зале с деревянными, как на корабле, полами.
Свеча. Еще свеча. Еще огонь. Еще язык пламени. Трещат! Чадят! О, разгораются! Хорошо!
– Хорошо, – выдыхает хозяин и снова хлопает в ладоши:
– Благовония!
Толстая служанка исчезает, появляется, вносит чашу на длинной витой ножке, возжигает в чаше ароматы. Сизый духмяный дым длинными, как змеи, усами ползет по темной зале, щекочет ноздри, томит сердце. Хозяин глядит на эту. На эту, гулящую девку. На то, как она наклоняется над ведром. Выжимает тряпку. Садится рядом с ведром на корточки. Смотрит на грязную воду. На хозяина не смотрит.
– Эй, – говорит хозяин, и внизу его живота поднимается звериная, мохнатая необоримая сила, – эй, ты! Что сидишь, как мертвая?! Или дел тут мало?! Работай!
Продажная девка встает, улыбаясь, берет ведро за ржавую дужку. Выплескивает грязную воду за дверь. И ведро бросает за дверь тоже. Слышно, как ведро катится, гремит.
– Что ты, дура! – зло кричит хозяин. – Гостя же ждем!
Блудница молча поворачивается к мужчине спиной. Ее тонкие плечи дрожат. Ее круглый, как персик на обеденном блюде, жесткий зад выпячивается под нищей замызганной холстиной. И он сжимает кулаки, видя, как позорно, томяще, жадно приподнимается край его красного, атласного плаща, надетого в честь гостя.
Шею бедной уличной девушки робко обнимает богатое жемчужное ожерелье. Крупный жемчуг рыбьими глазами мигает в полумраке залы. Небось, вчера заработала, богач тебя, хитрюгу, в сеть поймал, да снова в воду бросил, ненавидяще думает хозяин. Пахнет виноградом, пахнет жареной рыбой – слуги уже внесли блюда с печеной макрелью, с жареной ставридой, с нежной кефалью, уложенной на серебряном подносе в виде женского веера.
Тень человека ложится на порог. Нога порог переступает.
Босая нога. Без сандальи. Без пропыленных дорогой ремней из козьей кожи.
– Хайре, – говорит приветствие вошедший, – радуйся, хозяин! Мир дому твоему!
– Радуйся и ты, – шагает навстречу гостю хозяин, – давно тебя я жду! Все уж к трапезе готово!
Гость блестит в улыбке зубами. Пламя свечей – Его зубы. Пламя – Его глаза. Угольные радужки. Синие яркие белки. Пламя – Его ладони. Он поднимает руки ладонями вверх и восклицает:
– Аллилуиа! Сколько света!
– Это в честь Тебя, – смеется хозяин, – ибо Ты несешь людям свет!
– Так говорят?.. – Гость продолжает улыбаться. – Ты сказал.
Он садится на ложе. Обводит глазами ярко горящие свечи. Каменные своды огромного зала. Дощатый пол у себя под ногами. Хозяин краснеет. Думает: древо-то настлал, когда же мраморные плиты постелю? Ему стыдно. Гость подумает: как беден он.
Гость замечает девушку, стоящую к ним спиной.
– Хайре! – кричит Он весело девушке в спину. – Отобедай с нами!
Она оборачивается. Гость указывает, смеясь, на щедро заваленный яствами стол. Он ведь здесь не хозяин, зло думает хозяин, не стирая с лица улыбку.
Девушка, медленно переступая босыми ногами, по одной половице идет, приближается к гостю.
Он глядит ей в лицо. Она глядит Ему в лицо.
Глядят они друг на друга. Будто тут и в зале никого нет!
Хозяин злится. Слишком долго они молчат.
Он толкает в бок слугу, умильно согнувшего перед его ложем сутулую спину:
– Разливай вино! Я чашу подниму!
Что они нашли друг в друге, злобно думает он, и уже ревнует.
Он думает: вот, глаз на поганую девку положил, и уже не хочешь яств моих, не жаждешь пира моего.
Он глядит изумленно: девка сует руку за пазуху, вытаскивает пузырек, ставит на пол. Круглый, как яйцо, пузырек блестит в свечном луче стеклянным боком. Девка бросается в угол залы и тащит в руках таз. Ого, да с водой! С чистой водой! Ставит таз этот к ногам гостя! Хватает нагло Его голые ноги – и в таз погружает! И гость смеется: от щекотки, наверное, а может, вода ледяная.
Он глядит потрясенно: девка берет пузырек, вырывает стеклянную затычку, льет на ладонь себе влагу из пузырька, и по зале летит аромат несказанный! Сильней дымов его благовоний сирийских! И из ладони – льет драгоценную влагу на пыльные, босые ноги гостя, Ему на щиколотки, на загорелые голени! Втирает Ему драгоценную жидкость в стопы и пятки!