— Ом, ом, ом, — бормотал лысый лама, гребя и отфыркиваясь, — великая Ваджрадакини, приди и наставь копье твое с Севера…
Показались молы, пирсы, причалы, портовые огни, перемигивающиеся с огнями города, прилепленного к горам и скалам. Сосны шумели в вышине. Земля содрогалась толчками. Вылетали стекла из окон, разбивались. Кошки и крысы бежали по улицам вместе. Голосили женщины, таща за руки детей, прижимая к груди малюток. Старики увязывали скарб в узлы и баулы дрожащими руками. Небо багровело. Земля ходила ходуном. В зияющие щели в земной коре падали, валились железные повозки, люди, лошади, коровы, мельницы, вышки, башни. Крики поднимались до неба.
Холодное море вспухало синим, изумрудным. Далеко накапливался, рос угрюмый гул. Наливался силой. Мощнел. Ксения зажала руками уши. Лысый лама побелел, взмахивая веслами, его смуглоту как корова языком слизала. Ксеньина дочка сидела в лодке, широко раскрыв глаза, синие, как у матери, морские, чуть раскосые. Она впервые видела гибель мира. Она не представляла, что это так шумно, страшно и торжественно.
Лодка пришвартовалась к пирсу, рядом с которым качался на волнах корабль с маленькими иллюминаторами. Этот переплывет океан. Переплывет смерть. Этот надежный. Непотопляемый. Ему все цунами нипочем.
— Э-э-эй!.. Возьмете на борт женщину с ребенком!.. Одну женщину! С одним ребенком!.. — Монах показывал один палец, другой. Весла сиротливо болтались в уключинах. — Это не тяжело!.. Вы не пойдете с ними на дно!.. Сжальтесь!.. спасите их… Это мои…
Он сглотнул тяжело. Приподнял весло, ударил им о воду.
— …жена и дочь…
Возьмем. Конечно. Лезьте. Веревочная лестница спущена. Хватайтесь за нитяные ступени. Вверх. Так. Отлично. Не забудьте помахать рукой… ногой… своему спасителю. Никогда он не лежал в Райском саду, и никогда Ксения не рождалась из его ребра. Он просто монах. Лысый, загорелый дочерна, косой буддийский монах. Лама. Свою рыжую куртку стирает раз в году. Он очень любил нас. Он приносил нам в корзине драгоценную рыбу. Тунца. Фугу. Кету. Красную икру в стеклянных банках, перевязанных марлей. Он целовал мою дочь, нянчил ее, катал ее на коленях, на закорках. Лезьте, лезьте вверх! Без разговоров! Судно сейчас уйдет. Отдать швартовы! Что смотришь, маленький несчастный лама! Они уплывут. Они спасутся. А ты останешься один. Один. И цунами поднимется. Огромная, изумрудная, страшная, белопенная цунами, восстанет и сметет тебя, и захлестнет, и поглотит, и уничтожит, и люди забудут не просто тебя — забудут память о тебе.
СОРОКОУСТ КСЕНИИ ПО УТОНУВШЕЙ ДОЧЕРИ ЕЯ
Толчок! Обрушились дома. Громадное здание морского вокзала, выстроенное в виде пагоды, подломилось и рухнуло, подняв до неба тучу пыли и камня. Море колыхалось, бешенствуя. Мы уже на корабле. Нас ощупывают, нет ли на нас опасного — оружия, взрывчатки. На женщине, на девочке! Да вы с ума сошли. Девочка лет пяти, а то меньше. Накормите их! Уложите их спать в кают-компании!
Корабль плывет. Землетрясение было предсказано. Но предсказанию не поверили. Мама, мне совсем не хочется спать! А ты все равно спи. Пой себе колыбельную сама. Видишь, вода чернеет и краснеет, это людская кровь течет по ней, расплывается кругами, а мы уже плывем, уплываем, видишь, берег рушится, от города ничего не осталось, ничего не осталось, дочь, от нашего розового бумажного домика, где я варила тебе рис, где пела тебе песни рыбаков, где рассказывала тебе про мальчика, что играл на арфе, и про старого безумного больного царя, любившего его слушать, плакать от его священной музыки… А где наш лама?.. Нету больше нашего ламы, нету… Поплыл он дальше по морю, в другой монастырь — слышишь, звон доносится?.. это звон с небес, там, в облаках, тоже монастырь выстроен, там тоже сидят рядком монахи в красных и оранжевых одеяниях, раскачиваются из стороны в сторону и поют: «Будда, Будда, Гаутами Шакьямуни…» Мама, я хочу, чтоб он с нами!.. Он с нами, дочка, только он стал невидим, его нам не видно…
День плывут. Второй. Третий. На четвертый день поднялась огромная цунами. Мы взлетели на ее гребень. Нам сверху, со страшной высоты, стала видна вся маленькая земля, все игрушечное зеленое море. Мы сели на палубу и визжали от страха. Полетели вниз. Толща воды раздвинулась, как женские ноги. Далеко внизу блеснул жемчуг жизни. Вода падает, падает, рушится, и мы вместе с ней. Бог есть. Корабль, захлестнутый водой, выпрастывается наружу. Мачты поломаны. Стекла разбиты. С палубы смыты люди навек. Мы с дочкой остались. Мы крепко держимся за руки.
Мы непотопляемы! Мы плывем. Нас кормят кашей из корабельных котлов. Гороховым супом. Мы все говорим на разных языках. Мы не понимаем друг друга, но пытаемся любить и жалеть. Мы внутри ковчега. Мы звери. Нас спас старик — капитан. Он никогда не показывается на палубе. На капитанском мостике. Мы его не видим. Мы знаем: он — старик, и он мудрее всех нас. Мы его рыбы, его птицы. Его волки и его медведи. И он везет нас на новые земли, чтобы там мы могли побежать вон из ковчега на свободу. И забыть о нем. И плодиться и размножаться. А кто бесплоден — пусть, сойдя на берег, рыдает в одиночестве. Пусть нянчит чужих детей.
— Мама, я хочу есть!..
— Тише… на камбузе нам дадут немного печенья… позже… спи…
Плыли, плыли. В кружевные салоны, туда, где богатые, нам вход был заказан. Плыли в трюме, среди свальной нечисти, среди серых лиц и бедных глаз, тулупов, овчин, армяков, плохо скроенных пиджаков, штопаных накидок, перевязанных проволокой корзин и тюков. Плыли под рев и гвалт, под детский визгливый плач, под старушечий молельный шепот, под сдавленные богохульства мужиков. Плыли, наставляя невидящие глаза во тьму.
Мрак. Ночь. Море. Гуляют молнии, блещут страшные созвездия. Под толщей воды колышется и дышит земля. Земля не спит. Она в любой момент может взорваться ужасом и смертью. А на ее лике — букашки, водяные жуки-водомерки. Все звезды в нас. Но мы утонем, захлебнемся, умрем, а почему тогда останутся они?..
День смешался с ночью. Пересеклись пояса времени. Забылись даты, числа, широты и долготы. Нас выворачивало наизнанку. Морская болезнь. Земная болезнь. Болезнь жизни. Я подставляла дочери ладони, чтобы ее вырвало в мою пригоршню. С камбуза приходили в трюм, бросали нам, как зверям, соленую рыбу. Смертельно хотелось пить. Чаны с водой были пусты. Люди выли, подняв лица, как волки.
Пробоина. Это была пробоина. В трюм хлынула вода. Она лилась сумасшедшим потоком, грязным и белесым, соленым, зеленым. Откуда? Этого никто не знал. Команда бежит. Где, что?! Закрыть?! Черта с два ее закроешь! Если ты только сам, своим телом!.. Помпу, тащите помпу! Насос! Что в ящиках?!.. Что в ящиках около пробоины?! Взрывчатка. Куда везете контрабанду?! Знает об этом капитан?!.. Я что, дурак, чтобы капитан меня вышвырнул в море со всеми потрохами?!.. Трюм наполняется водой, как ночная ваза мочою. Море хочет с нами поиграть. Оно всего лишь хватает нас своею зеленой лапой. Мы маленькие. Мы такие жалкие. Пощади нас, море. Мы хотим доплыть. Хотим жить. Хотим… умереть на суше, а не в пучине, холодной, зеленой, безглазой… Каково это, когда ты вдыхаешь, а твои легкие наливаются водой?!..