Выстрел! Почему стреляют здесь? Ты попала в полосу Зимней Войны. Опять?! Она не отпускает тебя. Преследует. Твой путь всегда лежит через нее. Разрывы. Швырки земли выворачиваются из ямин.
Езжай! Не жалуйся на тряску. На голод. У тебя болит живот?! Или грудь?!.. Меньше надо из грудей звезд выпускать. Брызнули из твоей груди звезды и планеты, выплеснулись на небо, залили черноту, засияли Млечным Путем. А ты, бродяжка, прикорнула под забором. Под поездом. Там, где пахнет машинным маслом, где железные круглые колеса срастаются друг с другом. Тихо; собаки ходят, как пьяные, слышен говор лузгающих семечки баб с узлами, морщинистых стариков, везущих в мешках вяленную рыбу с далекой огромной реки. Не стреляйте в меня! Люди, я вам еще пригожусь… Пули не слышат ее. Пули летят. Небо серое, цвета мыши. Хочешь, чтобы тебе дали денег вокзальные толстосумы?.. Воткни в волосы лиловый цветок багульника. Его так много здесь растет по склонам гор, в распадках, в котловинах. Выстрел! Еще! Зимняя Война идет полосами; те, кто ее боится, могут роскошно спрятаться за казацкую гору, поросшую тайгой — кедрачом, лимонником, пихтой, облепихой. Пули бьются в голые скалы, в столбы. Укради, Ксения, обрез у мрачного мужика! Засядь с ним за избу! Прицелься! Неужели жив твой генерал? Его уже тридцать раз убили. Такие люди, особенно на Зимней Войне, недолговечны. А ты все еще надеешься. Ты все еще глядишь на его железное кольцо у себя на пальце.
Поезд обстреливали щедро. Она ехала в нем. Он останавливался на разъездах, подолгу стоял в рыжих осенних лесах, в степях, схваченных первым морозцем, с пригнувшейся к земле седой травой.
А те, что развязали Войну, готовили взрыв; о нем то и дело кричали и шептали, его боялись, над ним смеялись, но в тот день, когда он прогремел, никто о нем особенно не думал. Не думала и Ксения. Ну, взрывают вокруг, ну и подумаешь!.. — люди на Зимней Войне уже привыкли к свисту пуль и грохоту канонады, к мысли о смерти, к непроглядному виду ее.
Серый осенний день. Грохот вагонных колес. Отдохните!.. Вот вам третья полка. Возьмите постель!.. Спасибо за постель!.. Спасибо за чай!.. За окном несутся, сливаясь в одно, золотые березы и красные осины, и безумие горящих, как Солнце, лиственниц. Ксения сидит, скрючившись, в тамбуре на железном полу, слушая, как колеса стучат на стыках. Приклонила лицо к коленям. Спит? Дремлет? Плачет?..
Грохот! Гром! Раскаты!
Ударной волной ее вбило в стенку вагона. Он корчился, вставал на-попа, кувыркался. Визг, вопль. Загорелся спирт в грузовых цистернах. Состав летел под откос, кидаемый навзничь взрывом. Ксению выбросило в окно, в разбитое стекло. Вагоны воспламенялись один за другим. Огненное облако вставало над тайгой. Обожженные люди ползли прочь, выпрастывались из-под обломков поезда, тащили за собой искалеченные, наполовину оторванные руки, ноги. Ксеньин наряд, мешок, обгорел, тело виднелось в прорехах, сделанных огнем. Люди с ужасом смотрели на встающий над их головами в небе серый, с лепниной, дворец, на круглый шатер, под сенью которого они и их дети обречены уже не жить — умирать. Чем можно было защититься от Взрыва? Да ничем. Все смирились с ним. Все знали про него, но все предпочитали молчать. Все думали: его не будет.
И вот он выбухнул, как гриб из-под земли. Ксения отползала, животом по горящей сухой траве, легла на спину, смотрела в небо. Какой красивый. Похож на невестину фату. Правда, говорят, и это она слышала сама, — тот, кто побудет рядом со Взрывом, тот уж и не жилец вовсе. Все умрут — птицы, рыбы, звери, люди, и она, Ксения. Никакими бычьими жилами, никакой крестьянской кровью тут не откупиться.
Великий Взрыв нес с собой гибель, и Ксения сознавала это ясно — яснее многих, и малых и мудрых. А если искупаться в соленой воде?! А если выпить много ведер водки?! Бесполезно. Земля предназначена на заклание, на жертву. Только и жертва и жрец — одно.
Она ползла дальше, в лес. Тайга шумела. Лиственницы над ней горели оранжевым пожаром, тянули сухие ветви. Гудели далеко в небе, за облаками, военные самолеты. Спрячь голову под сцепленные на затылке руки. Ляг в яму, выкопанную барсуком. Закройся сухими листьями. Тебе одной на Зимней Войне ничего не будет. Ты родилась в рубашке, и на груди у тебя бирюзовый крест и жемчужное ожерелье. Ты не помнишь, кто и в какой жизни дарил тебе эти бирюльки. Важно то, что они — оберег. Они заслоняют тебя от кашля, кровохарканья, контузии. Самолет спикировал, Завизжал в выси. До слуха донеслось тарахтенье машинного мотора. Бред?!.. Какая машина здесь… в глухой густой тайге… одни рельсы тут, и те ржавые, и те столетней давности, с прогнившими шпалами?!… Призрак… Призрак…
Ксения перекрестилась. Прямо на нее из тайги двигался сгусток железа — кабина, кузов. Она приподнялась с перегноя на локтях, прищурилась. В кабине сидел шофер. Гимнастерка его темнела от пота. Он смотрел сосредоточенно, в одну точку, вел машину, слегка приоткрыв рот, задыхаясь, как во сне. Его лицо. Холодный пот внезапно облили все тело Ксении, потек по векам и щекам. Боже мой. Зачем он меня тогда оставил. Или это я оставила его. Или это нас обоих… так верней всего… оставило время.
Шофер мой. Шофер. Ты не запомнил мое имя. А я твое. Мне все равно, ты живой или призрак. Ты катишь прямо на меня. Хочешь раздавить меня?! Вот я лежу на земле в тайге. Не боюсь. Это Война. Ия у себя на родине. На миру и смерть красна. На родине — почетна. С кем мы воюем?!.. Ты можешь мне открыть эту тайну?!..
Сами… с собой?!..
А ты зачем приехал… за… мной?!..
«За тобой. Я приехал за тобой. Самолет не взлетел. Он взорвался и сгорел. И машина моя сгорела. Мы с тобой сидели в ней, обнимали друг друга. Была ледяная ночь. Звезды кололи нам плечи. Прокалывали сердца. Наши крови мешались. Мне было тяжело любить тебя. Я знал, что все пропало. Что наши жизни ничего не стоят. Но я любил тебя. И это одно, что остается у человека на земле. И до смерти. И после нее».
«Ты живой… или ты привидение?…»
«А тебе не все ль равно?.. Все живущие — привидения. Для тех, кто придет много лет спустя. Они станут для потомков вымыслом, легендой. Бесплотной, пугающей. Горделивой. Они станут пялиться на наши портреты. Жадно слушать байки и россказни про нас. Закрыв глаза, вызывать в воображении наши лица, наши руки, глаза. А мы будем…»
«А мы будем жить в другом пространстве».
«Все-таки… жить?..»
Машина остановилась рядом с распластанным по сухим листьям и палым иглам телом Ксении. Шофер вылез из призрачной железной коробки. Сделал шаг к лежащей. Он на коленях. Переворачивает ее за плечи на спину. Трогает обгорелый мешок. Лицо ее неподвижно. Изранено вдоль и поперек. Будут шрамы. Останутся рубцы. Она все равно будет красива. Она будет красива даже тогда, когда ее, распатланную, беззубую, в рубище, состоящем из лохмотьев и дыр, повезут на кладбище в трясучем грузовике.
Какие холодные у него руки. Как лед. А глаза горят. Она лежит на спине, и в глазах ее гуляет и смеется небо. Оно очистилось от Взрыва. Серый дым разошелся. Стреляют далеко, далеко. Сон, прекрати мне сниться.
Он наклоняется. Его лицо — у ее лица. Близко. Страшно.