— тех размазало фугасной гранатой. Именно там, однако, и пищала рация, крепкая оказалась.
Живой, хотя и, несомненно, раненый, оставался в комнате. Конечно, можно было кинуть ему туда гранату, но был соблазн взять живьем и покалякать немного. Раненый вообще-то благодарный объект для допроса, если ему по-настоящему больно. Это я давно знал, задолго до того, как беседовал на Кириной даче с раненым Богданом. Но вылезать одному не хотелось, надо было подстраховаться. И я позвал вполголоса:
— Гребешок!
— Живой, командир? — отозвался «куропаточник».
— Пока — да. Луза в порядке?
— Тута, — пробасил детинушка. — Все цело. А президент-то как?
Слона-то я и не приметил. Сеньор Морено лежал в углу намного тише, чем все остальные покойники. Хорошо еще, что я вспомнил, как он выпал в осадок во время моей перестрелки с «койотами» в офисе дендрологов «Каса бланки де Лос-Панчос». Легонько пнув дона Фелипе носком ботинка, я убедился, что его превосходительство всего лишь сомлели.
— Я контужен… — простонал толстяк. — Этот ужасный взрыв, у меня круги идут перед глазами…
Дитя явно просилось на ручки, но мне это показалось нерентабельным.
— В порядке президент, — успокоил я сердобольного Лузу, — опять шлангует.
— Будем выходить? — спросил Гребешок.
— Пока буду я. Приглядывайте за коридором и дверью, за которой мужик воет. А когда я доскочу до проема, где железная дверь висела, выходите по одному — и туда, где раненый. Лучше живым, ясно?
— Нет проблем.
— Я пошел! — Для начала бочком, притираясь к стене, вылез из комнаты, оставив за спиной охающего Морено, затем подобрался к двери, за которой выл раненый «джикей», одним прыжком перескочил ее и, пробежав еще пару шагов, упал рядом с трупом, на котором по-прежнему попискивала рация, безутешный Питон страдал по своей гребаной Мамбе.
Перебежка удалась, проскочил быстро, и никто по мне не стрелял. Я взял под контроль площадку и продолжение коридора, дав себе честное пионерское, что буду мочить всех, кто появится, — для страховки.
За моей спиной тяжело протопали сперва Гребешок, потом Луза, дернули дверь, вломились в комнату. «Джикей» завизжал, должно быть, надеясь, что его прирежут, но Гребешок все-таки был когда-то ментом, да и в разведбате, говорят, служил — понимал, что это сейчас необязательно. Чуть-чуть повозились — и пленник скромно засопел. Луза высунулся из комнаты и сказал:
— Ништяк, командир. Упаковали, жить будет.
— Иди сюда, — велел я, сдергивая с трупа все еще долдонящую рацию, — укладывайся тут, смотри за коридором. Долби всех подряд. Наши тут вряд ли появятся, а «тигры» или «джикеи» — однохренственно.
— А Ванька с Валетом? — спросил Луза, опасливо глянув в сумеречную перспективу коридора.
— Если успеешь — зови меня. Но мне, кажется, что они уже погибли или ушли из дворца. Иначе тут бы еще вовсю поливали. А стреляют где-то далеко отсюда, и танки тоже не под самыми окнами ворочаются.
Я оставил Лузу на стреме, а сам перебрался в комнату, где Гребешок покуривал, освещая огоньком сигареты искаженную болью морду «джикея».
— Хай, Джек! — сказал я ему по-приятельски. — Зачем вы лазаете по чужим президентским дворцам, а? Своего, что ли, Белого дома не хватает?! Ну-ка, быстро: кому и что тут было нужно? Иначе будет больно — и никаких Женевских конвенций!
— Сдохну, а не скажу, ублюдок! — ответил условный «Джек».
— Ты работаешь на «G & К», — сказал я, выдернув из ножен штурмовой кинжал с пилой. По-моему, «Джеку» это жутко не понравилось. Он начал орать нечто непотребное, а я в это время спокойно рассматривал при свете фонарика, куда его долбануло. Оказалось, что ему, в общем и целом, не так уж сильно и досталось. Обе руки пробило выше локтей, да еще одна пулька, видимо, отрикошетив от стены, вонзилась под коленную чашечку. Да, это больно, но от таких ран умирают только при отсутствии нормальной первой помощи. А на поясе черного джикейского комбеза висела целехонькая аптечка.
— Понимаешь, Джек, — по-доброму заметил я. — Если ты думаешь, будто я такой неуравновешенный, что с самого начала начну отпиливать тебе руки, ноги и другие выдающиеся места, то сильно ошибаешься. Но если ты думаешь, будто я неврастеник и сразу тебя зарежу, то ошибаешься тоже.
Он, по-моему, даже опупел от таких рассуждений и пробормотал:
— Где-то я слышал твой голос…
— Может быть, — ответил я, — с вашей конторой я имею дела достаточно регулярно. Если в прошлом году ты побывал на «Торро д'Антильяс», то могли встречаться. А в 1994-м могли видеться здесь, на Хайди, в подземных лабиринтах.
— Я выводил тебя из воздушного мешка, с затопленной «Маркизы», — вспомнил мужик. — Тебя, одного местного и двух баб. Знал бы — оставил бы там. У-у, с-сучий сын! Son of bitch!
— За это, — сказал я с удовольствием, — ныне покойный мистер Дэрк, который, увы, так и не стал сенатором, приказал бы вывернуть из тебя кишки и вывезти на Акулью отмель. Так что не мели языком. Времени мало. Если ты быстро говоришь, что вы тут искали, то я даю тебе обезболивающее, останавливаю кровь, делаю перевязку — и оставляю тут с оружием и рацией, хотя и без патронов. От таких ран, если тебя найдут через двадцать минут, ты не умрешь. Ни одна душа не узнает, что ты мне все рассказал. Если нет, то я буду проводить на тебе все садистские эксперименты, которые мне подскажет больная фантазия. Но до смерти не убью. Ты останешься умирать без пальцев на руках и на ногах, с отрезанными ушами и гениталиями, а также с выжженными сигаретой глазами. Через пять секунд я приступаю…
Вообще-то я не был уверен, что смогу выполнить всю эту программу не блеванув, да и не собирался идти дальше, чем прижигание клиента сигаретами. Жуткая речуга, от которой, если б я перевел ее на русский, даже Гребешка бы в дрожь бросило, была прежде всего рассчитана на психологическое воздействие.
Подействовало! Когда я посветил «джикею» в глаза, то понял, он почти готов — такой ужас там просматривался. Как завороженный водил глазами, глядя то на мой нож, то на сигарету в зубах у Гребешка, даже не догадывавшегося, что я собираюсь использовать его «бычок» в пыточных целях.
— Ты со Среднего Запада? — спросил «джикей», еле ворочая языком в пересохшей пасти.
— Нет, я русский. — И этот ответ его добил окончательно и полностью. Нет, надо все-таки сказать «спасибо» Голливуду и всем штатовским киношникам, которые полста лет с гаком рисовали советских людей жуткими садюгами, маньяками и упырями во плоти. А сейчас, само собой, взялись малевать в тех же цветах наших «крутых». «Ведь от тайги до Британских морей красная мафия всех крутей!» — реклама, блин, в натуре! Должно быть, этот «джикей» в эти секунды вспоминал всякие ужастики на тему Кей-Джи-Би и понимал, что ему хана.
— Начинаю отсчет… — Я только это и успел произнести.