Тут мне вспомнился один пример из животноводческой практики. Когда-то давно — мне тогда лет тринадцать было — наш детдом отправили в колхоз, на прополку. Конечно, мы не только работали, но и носились по деревням, потому что в конце концов, лето оно и для отдыха тоже. Не обходилось, само собой, без мелких налетов на сады и огороды, откуда мы восполняли недостаток витаминов. Воспитатели, может, и пытались с этим справиться, но только хрен у них это получалось. Тырили мы молодую морковку, зеленый лук, горох, ранние яблоки и вишню — по мере созревания, так сказать. В большинстве случаев все сходило с рук, потому что засечь нас на деле было очень туго, атасно-стремная служба была поставлена отлично, а ноги мы делали всегда резко, быстро и в разные стороны. Но однажды какая-то бабка, у которой мы скоммуниздили морковку, не поленилась дойти до школы, где мы квартировали, и настучала нашей Лидии Сергеевне, что мол, «белые пришли — грабят, красные пришли — грабят, и куды хрестьянину податься?». Лидия без долгих размышлений застроила всю нашу систему и провела бабку мимо рядов на предмет опознания грабителей. Меня, кстати сказать, бабка видеть не могла. Она только Сашку Половинко запеленговала, Андрюшку Васина и Наташку Иванову. Я и еще пятеро погнали совсем в другом направлении, а эти маленько замешкались у забора,
потому что Наташка зацепилась юбкой. Пацаны ее отцепили буквально передносом у бабки, и она их успела хорошо разглядеть. Сначала Наташку вытащила из строя — юбку вспомнила, а потом и Сашку с Андрюшкой. Лидия Сергеевна сразу сообразила, что в этой группе кого-то не хватает, и сама меня выдернула, хотя ребята молчали как партизаны. Бабка и то засомневалась, но мне было неудобно отнекиваться, и я добровольно сознался, чтоб не отрываться от коллектива. Прочих мы не выдали — это западло. Лидия Сергеевна долго вкручивала нам насчет того, что мы совершили преступление, предусмотренное статьей 144-й УК РСФСР, и про гуманность советского закона, согласно которому уголовная ответственность за это правонарушение на нас, 13-летних, пока не распространяется. По-моему, она очень жалела, что мы не совершили преступления в 14-летнем возрасте, потому что тогда нас можно было посадить. Но все же меру наказания она нам придумала и отправила нас работать в свинарник, где, один раз вдохнув тамошнее «амбре», можно было откинуть копыта. Но это все, так сказать, преамбула.
Именно в этом свинарнике нам довелось полюбоваться на занимательную картинку, связанную с процессом искусственного осеменения свиноматок. По проходу между загончиками, где содержалось многосисечное свинство, дюжие свинари волокли одного-единственного хряка, у которого небось глаза разбегались от обилия свинячьего женского пола, хотя он и понимал, что всего этого ему не перетрахать до скончания века. Вместе с тем хрюшки визжали от восторга, почти как те дуры, которые балдеют от Майкла Джексона, или их бабки, которые сдергивали с себя блузки при виде Элвиса Пресли. Само собой они приходили в то состояние, которое зоотехники называют «охотой», и теперь им можно было впрыскивать шприцем их будущее потомство. Но поскольку шприц осеменатора был все же не совсем удачной заменой кабану, хрюшки некоторое время не успокаивались. Должно быть, они жаждали не только оплодотворения, но и кое-каких свинско-сексуальных удовольствий, а потому начинали лезть друг на друга, чесаться и кусаться самым противоестественным образом.
Может, эти дамы тоже пришли посмотреть, так сказать, на самца, чтоб маленько разогреться, а потом предаться своим личным проблемам? Я вспомнил, как Ленка с Линдой возились на песочке, потом припомнил, что Ленка работала домашней учительницей у детей «голубого» Джека Табберта… А у того, как сама Хрюшка рассказывала, была «розовая» супруга, находившая в Хавронье «мужское начало». Правда, Ленка клялась и божилась, что у миссис Табберт с ней вышел облом, из-за которого тогдашнюю госпожу Баринову вроде бы и уволили, но поди, проверь это! Может, еще тогда чего-то в ней раскрутилось, а потом на Линде продолжилось. И теперь, вполне возможно, не отпускает смешанное «я».
— О чем задумался? — прервал мои размышления голос Элен. Оказалось, что я сижу с наколотым на вилку куском отбивной и смотрю куда-то в мировое пространство.
— Да так, о жизни… — пробормотал я, поскольку пересказывать свои животноводческие наблюдения не собирался.
— Небось Вику вспомнил? — вкрадчиво поинтересовалась Элен. — Тоскуешь?
Теперь мне показалось, будто ей очень хочется, чтоб я сказал: «Да, очень тоскую!» Потому что Танечке Кармелюк, сидевшей в Ленкиной упаковке, должно быть, было приятно услышать, что я привязался к ее телу, пусть даже с доминирующим Ленкиным «я». Когда-то Чудо-юдо вычислил, что в Вике осталось 36 процентов Танечки, то есть больше трети, почти 2/5. Да еще 4 процента осталось от Кармелы О'Брайен и Вик Мэллори. Интересно, а сколько в Элен от Хрюшки?
— Как тебе сказать… — неопределенно произнес я, отвечая на вопрос, и наконец-то скусил с вилки мясо. Это позволило мне выдержать паузу, необходимую на тщательное пережевывание пищи. Потому что отвечать прямо мне не хотелось. Если как на духу, то я точно не знал, тоскую я или нет. И по
чему именно тоскую, тоже не знал. Может, по Ленкиному телу, которое вот тут,рядышком сидело и ухмылялось, а может, по ее доброй и нежной душе, которая вынуждена была страдать от разных нюансов, связанных с перегрузкой на носитель, который она терпеть не могла…
— Не то чтобы очень, — решился сказать после того, как прожевал, — понимаешь, к новой жене надо привыкнуть.
— Вы уж скоро год, как живете, — хмыкнула Элен, — пора бы притереться.
— Не так-то это просто, — неожиданно высказалась Люба и помрачнела. — Всегда будешь что-то вспоминать и маяться.
— Любашка, не надо… — Эти слова, как мне показалось, не могла произнести ни Таня, ни Лена. Потому что они сопровождались каким-то особо нежным поглаживанием Любы по локотку.
Но та уже встала и сказала:
— Спасибо за хлеб-соль. Пойду отдохну…
— Ну чего ты? Останься… — почти умоляющим тоном попросила Элен, и мне стало на сто процентов ясно, что, определяя их отношения, я ни шиша не ошибся.
— Нет, пойду, — упрямо произнесла Люба, — вам есть о чем потолковать, а я…
Она недоговорила и быстрым шагом вышла в коридор. Элен осталась, но настроение у нее явно испортилось. Она потупилась, нервно побарабанила пальцами по столу.
— Иди, — посоветовал я, поскольку мне сейчас не хватало только влипнуть в какую-нибудь межбабскую разборку и заполучить в лице Любы врага. Если она Куракина прирезала, то и меня не пожалеет. Фиг его знает, может, и там она не Клыка пожалела, а Ленку приревновала? То есть Элен, конечно…
— Гонишь? — неожиданно сердито сверкнула глазами мамзель Шевалье, — Ты меня гонишь?
Вот это была, несомненно, Хрюшка. Только она могла так взъяриться из-за единственного коротенького слова.
— Нет, не гоню, — произнес я с легким испугом, — но эта твоя Люба, по-моему, на что-то обиделась… Вам, как бабам, легче свои проблемы уладить. А то перессоритесь из-за ерунды.