— Спрашивать я у тебя ничего не буду. Все, что можно, с твоей памяти уже скопировано, — произнес Сорокин. — Чемодан с компроматом на Сергея Сергеевича у меня в сейфе, документы группы «Пихта» я тоже просмотрел. С господином Бариновым мы уже установили контакт, возможно, скоро увидитесь. Часть серьезных трудностей мы благополучно преодолели. Однако есть и другие сложности, которые могут серьезно изменить ситуацию. Понимаешь?
— Очень приблизительно, Сергей Николаевич.
— Изложи это свое «приблизительное понимание».
— Пожалуйста. У моего отца имеется большая часть предметов, обеспечивающих допуск к фонду О'Брайенов. То есть Вика с ее отпечатками пальцев, ключики с надписями «Switzerland» и «Schweiz», а также компьютерный сборник паролей, кодов и всяких иных прибамбасов, которые обеспечивают управление фондом. У вас такой тоже есть, но нет ни Вики, ни ключиков. Зато у вас есть икона-пароль, без которой все остальное не имеет юридической силы. И еще у вас в руках есть я и чемодан компромата на Сергея Сергеевича, за которые вы намерены выменять и Вику, и ключики. Вот это и должно быть, как я понял, предметом торговли. Но поскольку есть еще несколько контор, которые за всем этим денежным богатством охотятся, то сложности у вас, несомненно, будут.
— Молодец, — похвалил Сорокин, — понимание ситуации у тебя есть. И как ты думаешь, почему я решил побеседовать с тобой, а не сосредоточил все внимание на переговорах с твоим отцом?
— Понятия не имею. Возможно, для того, чтоб я их как-то ускорил.
— В общем, верно. Но речь не идет о том, чтоб ты наговорил перед видеокамерой слезное прошение к отцу родному: мол, спасай, батюшка, загибаюсь.
— А что же тогда?
— Сейчас объясню. Для того, чтобы у нас не возникло лишних сложностей, надо для некоторых господ создать впечатление, будто переговоры уже прошли, и мы с Сергеем Сергеевичем достигли абсолютного взаимопонимания.
— Это для каких же господ, если не секрет?
— Во-первых, для конторы покойного Куракина. В данный момент мы находимся на их территории, где наша спокойная жизнь обеспечивается исключительно благодаря трудам и заботам месье Роже Тимбукту. Ему подчинены не только все ребята в желтых рубашках и серых брюках, но и еще сотня бойцов, которые по первому свистку могут собраться сюда и доставить массу неприятностей. Роже в курсе дела насчет смерти Куракина. В принципе этому орлу не очень жалко бывшего патрона, и он с удовольствием сменит крышу, признав в качестве шефа хотя бы нашего друга Клыка. Потому что главный интерес в дружбе с Куракиным у Роже был один: тот ему помогал мыть деньги. И поэтому, если кто-то даст ему свой канал для этого дела, будет вполне доволен. Конечно, Клык — просто подставная фигура, но на его имя формально записано очень много. В том числе и те липовые фирмы, через которые шла отмывка денег для Тимбукту. Следишь за моей мыслью?
— Обязательно. Только не пойму, при чем здесь я.
— При том, что тебя знает Доминго Ибаньес, он же Косой.
— Ну и что? В прошлом году «куракинцы» утащили меня из его конторы, да еще и завалили двоих «койотов» наповал. А потом, когда мы с Ленкой удирали с Гран-Кальмаро, там тоже были неприятности.
— Это было в прошлом году, а конъюнктура, как известно, меняется. Особенно в связи с тем, что Куракин отбыл в мир иной. К тому же ты будешь представлять не Куракина, а великого и мудрого шейха Абу Рустема, который является формальным владельцем 7/8 хайдийской недвижимости.
— Очень интересно… Только как это возможно, если без Чуда-юда? Кубик-Рубика без батиного дозволения никогда и ничего не делал. А если вы решили сблефовать, то навряд ли что-то выйдет. Тогда, я думаю, Косой все это расколет в два счета.
— Ты не торопись, ладно? Детали мы будем позже обсуждать. Пока я тебе просто указал одно из направлений нашего возможного сотрудничества. Косой из тех людей, которым глубоко плевать, откуда и как идут деньги, лишь бы он мог отстегивать в свою пользу приемлемый процент. Точно так же, как Тимбукту — начхать на то, кто именно отмыл для него купюры, лишь бы процент отстежки не превышал определенного максимума.
— Но я так полагаю, что у Куракина в конторе не один Тимбукту. Наверно, есть еще люди, которым это не понравится. И уж конечно, все это не понравится Воронцоффу.
— Да, Рудольф Николаевич — это не подарок. И что особенно неприятно — в тандеме с ним сейчас «джикеи» и Соловьев Антон Борисович изволят сердиться за то, что его сын по-прежнему находится в лапах твоего родителя, который сделал из него экспериментального биоробота. Для них, скажем так, сведения о том, будто мы уже нашли общий язык, будут вообще большим ударом.
— Это я понимаю. Но по этому случаю, как мне кажется, они будут настолько расстроены, что начнут всякие резкие движения делать. Не опасаетесь, что нам немножко горло резать будут?
— Такую опасность надо всегда иметь в виду. Воронцов после того, как твой отец два раза на него покушался, тоже не собирается оставаться в долгу. Поэтому очень большие надежды возлагает на Соловьева. Сам Соловьев сейчас из России смылся, но друзей у него еще много. Соответственно могут найтись отчаянные ребята, которые попробуют достать Сергея Сергеевича. Нашлись же болваны, которые налетели на офис одного из твоих дружков…
— От них и пыли уже не осталось…
— Однако среди твоих людей оказался предатель.
— Доллары глаза позастили.
— Тем не менее, его поведение — очень большая загадка. Богдан — не автоматчик какой-нибудь. Он оператор ГВЭПа и проходил тщательную проверку, у него стояла микросхема, которая должна была вовремя доложить о любом его опасном шаге.
— Чудо-юдо сам убрал связь по каналам РНС. Кто-то на ней висел якобы. Уж не вы ли?
— Я? — Сарториус удивился. — Нет, ты знаешь, я тут ни при чем. Скажу вполне откровенно, что я, конечно, пытался пробиться через вашу кодировку, но мне это в последние полтора месяца не удавалось.
— Но ведь вы все-таки прошли в нее, — усмехнулся я, — как бы я иначе к вам попал… Неужели это называется не «удалось», если вы настраиваетесь на волну, которой пользуется Чудо-юдо, имитируете его, превращаете меня в управляемый механизм и сажаете в самолет? Да и не одного, а с целой командой?
— Погоди, погоди! — Сарториус удивленно поднял брови. — Так ты что — разве не добровольно перелетел?!
Сказать, что я офигел от такого вопроса, будет очень мягко. Даже слово «охренел» будет не совсем точно отражать суть моего состояния.
— Я? Добровольно?! Ну, вы даете, Сергей Николаевич!
Сарториус посмотрел на меня так, будто к нему на улице подошел самец шимпанзе и спросил: «Братан, огонька не найдется?»
— Интересное кино! — пробормотал он озадаченно. Пожалуй, такого недоумения на лице Сорокина я еще ни разу не видал в обоих потоках времени, где он присутствовал…