Лаз, постепенно расширяясь, уводил меня все дальше от колодца. Все больше чувствовался уклон, я полз вниз головой по сырой, мелкообкатанной гальке. Впрочем, чем круче становился уклон, тем меньше было неровностей и отдельных камешков, а пол лаза ощущался все более гладким и скользким. Вполне могло оказаться, что где-нибудь уклон станет слишком крутым, я начну скользить по нему и долбанусь головой о что-нибудь достаточно крепкое. Однако вскоре я смог сесть — до того расширился ход, а впереди, как я убедился, посветив фонариком, можно было идти пригнувшись. Так я и сделал. Пройдя ярдов двадцать, я смог распрямиться. По полу журчал ручеек — вода сочилась из многочисленных трещин, и здесь вполне мог произойти обвал, чего мне, конечно, очень не хотелось. Здесь было нечто вроде естественного коллектора, многочисленные ручейки отовсюду сливались в один. Ручеек нес с собой песок и мелкие камешки, но лежали здесь и вполне объемистые булыжники. Наверно, когда сюда низвергался ливень, то по этой на первый взгляд безобидной трубе вряд ли можно было идти так спокойно. Скорее всего на конечный пункт, попади я в этот поток, прибыло бы бездыханное месиво, размолотое камнями и водой.
Но сейчас все было тихо. Ручей стремился все глубже под землю, но течение его пока ничем не угрожало. Уклон достиг градусов тридцати, и я шел теперь, цепляясь за стены, а фонарь опять прикрепил к шлему.
Еще несколько поворотов, и я ощутил, что постепенно начинаю съезжать вниз по крутизне. Песок и галька сыпались из-под сапог, а плескучая вода ручья била по моим ногам с довольно заметной силой. Мне бы очень не хотелось, чтобы в конечном итоге этот спуск перешел в такой же колодец, как тот, по которому я сюда добирался. Веревки и вертолетного трапа у меня тут не имелось… А уклон уже дошел до сорока пяти градусов, я уже не шел, а потихоньку слезал с горки, ручей же поливал меня брызгами со всех сторон. Хорошо, что комбинезон, рассчитанный на океанское купание, был непромокаемый и имел капюшон-подшлемник. В нем я чувствовал себя почти так же, как в гидрокостюме.
Лезть дальше, конечно, было небезопасно. Во-первых, следовало подумать, как вылезать обратно. Во-вторых, где-то впереди журчание ручейка переходило в гул водопада, и можно было полететь вместе с этим водопадом в такие тартарары, что меня и за тысячу лет не разыщут. Бывают ведь пещеры глубиной чуть не в полторы — две мили! Черт ее знает, может, эта еще глубже! В конце концов, неужели Эванс был таким идиотом, что спрятал свои сокровища, каковы бы они ни были, в такой преисподней? И как они затаскивали сюда свои бочки или сундуки с золотом?
Но тут я заметил в пятне света от моего фонаря вбитый в трещину крюк. Нет, это был не современный никелированный крюк-карабин, какими пользуются альпинисты и спелеологи. Это был старинный, грубо кованный, ржавый, вероятно, уже очень хрупкий крюк, который вбили лет триста назад. Веревка, конечно, сгнила еще в позапрошлом столетии, но крюк уцелел. Другие уже давно проржавели и рассыпались в труху, а от этого кое-что осталось. Значит, когда-то у Эванса была проложена здесь более или менее оборудованная дорога, и его матросы таскали сундуки и ящики, держась за протянутые вдоль стен леера, а может, опускали их на веревках, используя крюки как блоки — кто их знает! Так или иначе, у меня опять появился стимул идти дальше, хотя умный человек, разумеется, прежде всего сообразил бы, что если пиратам были нужны веревки, то и мне они рано или поздно понадобятся.
А шум водопада приближался. Очень скоро я увидел его: ярдах в пятнадцати приплясывавшие вдоль каменной трубы струи ручейка сливались с тугим, мощным водяным снопом, бившим откуда-то сверху, и с гулким грохотом вместе уносились вниз. Водяная пыль засверкала радугой в лучах фонарика, казалось, что стена воды перерубила ход наглухо.
Совсем веселые размышления пришли мне на ум, когда я, высветив на стене какие-то странные выбоины, обнаружил, что это надпись, порядочно вымытая и стертая, но тем не менее еще читабельная: «Дальше — смерть!» Даже если бы Эванс не вырубил на стене барельеф в виде черепа и костей — я не художник, но вырубил бы лучше! — то и в этом случае я бы ему поверил. Только круглый идиот мог бы сунуться под многотонный удар струи водопада, которая к тому же, поглотив ручей, устремлялась куда-то совершенно отвесно, обдавая потоком ледяного воздуха и сырости. Туда, в эту пропасть, мне не хотелось совершенно.
Надо было идти обратно — пират, вероятно, был большим шутником или особо изощренным садистом, раз придумал, как через многие годы поиздеваться над соискателями своего наследства. Я нашел место, где можно было присесть, не боясь соскользнуть под водопад, достал из кармана полиэтиленовую упаковку с уже знакомыми мне питательными кубиками и хорошим симпатичным шоколадно-арахисовым батончиком и малость подкрепился. Назад надо было лезть в гору, и это должно было потребовать гораздо больше сил. С удовольствием смакуя сладости, я еще раз обвел взглядом перегородившую мне дорогу водяную стену, пол пещеры. Что-то черное, которое я принял было за камень, попав под луч света, стремительно рванулось к водопаду. Это была здоровенная крыса! Но вот что удивительно: крыса не просто сдуру прыгнула в поток, а аккуратненько пробежав по краю пропасти, скакнула на совсем незаметный уступ слева от водопада и исчезла где-то за водяной стеной!
Конечно, Богу следовало наказать меня за нахальство. По идее, я должен был слететь в пропасть и найти там свой бесславный конец. Не знаю, с чего бы Господь так расщедрился, но милосердие его на сей раз не знало границ.
Прижавшись спиной к осклизлой стене пещеры, я подошел к краю пропасти и сделал шаг влево. Если бы я посмотрел, куда ставлю ногу, то есть чуть-чуть нагнул голову, то край водяной стены задел бы меня и сшиб в пропасть. Но не посмотрев, куда я ставлю ногу, я тоже был не гарантирован от падения. Тем не менее мой каблук все-таки нащупал уступ, и я смог даже перетащить на этот уступ вторую ногу, а затем — это было уже совсем безумие! — боком вперед прыгнул туда, где исчезла крыса…
Как может догадаться читатель, я не полетел в преисподнюю в прямом и переносном смысле. Напротив, я твердо встал на две ноги и лишь после этого рискнул открыть глаза. Справа от меня водяная стена низвергалась из узкой — не более фута шириной — трещины в колодец шириной фута полтора. Глубина его теперь меня не интересовала.
Пространство за трещиной, как мне показалось, было совсем небольшое и заканчивалось вроде бы тупиком. Но там, на стене этого тупика, имелась весьма примечательная надпись, сделанная тем же горняцким орудием, что и грозное предупреждение на той стороне водопада: «А ты малый не дурак!» И, кроме того, там была изображена остроконечная стрела, указывающая вправо. Там, куда указывала стрела, за выступом скалы находился вырубленный в камне прямоугольный ход со ступеньками, уводящими вниз. Фонарик мой заметно сдал, светил тускло, и я вскрыл запасную упаковку с батарейками.
Лестница оказалась винтовой и очень крутой — прямо как в башне рыцарского замка. Но все-таки идти по ней было много приятнее, чем ползти по сырому лазу. Шаги здесь звучали особенно гулко и зловеще. Почему-то я по-прежнему мало думал о том, как и сколько времени буду выбираться отсюда, а также и о том, как сейчас чувствует себя Марсела, сидя над дырой и пытаясь услышать что-нибудь по рации, которая, разумеется, передать что-нибудь с такой глубины была бессильна.