— Почему? Девушки обожают ждать! Чем небрежнее к ним относишься, тем они счастливее!..

Мадлен поняла, что, вот так посмеиваясь над своими сверстницами, он косвенно воздавал должное Кароль.

На вокзале Сен-Лазар мрачная, густая и безмолвная толпа растекалась по вагонам. Мадлен нашла себе сидячее место в первом классе. Жан-Марк поставил ее небольшой чемодан в сетку для багажа и стоял на платформе до отхода поезда.

Когда состав тронулся, он поднял руку. При виде его натянуто улыбающегося лица, мелькнувшего между лицами двух незнакомцев, у Мадлен защемило сердце. Угроза, которую она считала миновавшей, в ее отсутствие возникла снова. В глубине страдающей души Жан-Марка, размышляла она, таилась смутная надежда на то, что его отношения с Кароль возобновятся. Он не мог расстаться с мыслью, что все кончено и Кароль не вернется к нему после какого-нибудь катаклизма. Это двойственное состояние — негодующее сопротивление и стыдливый отказ — не давало ему покоя даже тогда, когда он запрещал себе желать невозможного. Несмотря на свои протесты, он только и жил в скрытом ожидании возобновления их связи. Для него, наверно, никогда не наступила бы развязка. Вероятно, и с возрастом Кароль не потеряла бы над ним своей власти. Да, он даже не замечал бы ее морщин! Он любил бы ее красоту и грацию, которых другие уже не находили бы в ней. Он был из числа тех безумцев, что отказываются признать власть времени.

Мерное покачивание убаюкивало Мадлен. Вокруг сидели незнакомые люди, серьезные и молчаливые, вынашивающие свои заботы, как курицы высиживают яйца. За стеклом вечер ложился на засыпающую равнину. И все это: однообразный стук колес, сиреневые тени неба, сливающиеся с черной землей, далекие огни, уносимые ветром вспять по мере движения поезда, — усиливало тревогу Мадлен. Держа на коленях фенека, она все дальше и дальше удалялась в глубокую ночь. Ей вспомнились слова брата: «Ты не знаешь, что значит для мужчины мысль о том, что он одурачен собственным сыном…» Если бы Кароль захотела, если бы Жан-Марк уступил, если бы Филипп… Мадлен остановилась, удрученная, посмотрела на своих соседей, уж не вслух ли она заговорила?.. Но никто не выражал недоумения. Сидящая напротив пожилая женщина улыбнулась ей, наклонилась вперед и спросила:

— Это маленький фенек, да?

— Да, мадам.

— Его легко воспитывать?

— Очень легко!

— Я бы не смогла его держать. У меня уже две собаки и две кошки…

Мадлен вдруг охватило ощущение покоя: значит, есть все-таки на свете бесхитростные лица, жизнь без сложностей.

Вагон дернулся, проходя стрелку.

X

Опять опечатка! Франсуаза замазала испорченное слово на пяти экземплярах, исправила ошибку легким ударом сухого пальца и стала печатать медленнее. Всегда к концу дня у нее рассеивается внимание, уставшим пальцам не хватает уверенности. Текст, который она сегодня печатала, был особенно скучным: «Отчет о семинаре, состоявшемся в Экс-ле-Бен, по вопросам промышленной собственности, в частности прав на чертежи, модели и фабричные марки». Двести страниц. Она напечатала еще только сто десять. А ей нужно сдать все послезавтра вечером. Дойдя до двадцать шестой строки, она вынула из машинки пять страниц, отделила их от копировальной бумаги и разложила по порядку. Звонок в дверь поднял ее из-за стола. Франсуаза посмотрела на часы: двадцать минут восьмого. Это мог быть только Александр — он часто забывал дома ключ. Она прошла в прихожую, открыла дверь и с удивлением увидела перед собой молодого человека в тенниске гранатового цвета и в облегающих светло-коричневых вельветовых брюках.

— Это квартира господина Козлова? — спросил он.

— Да.

— Мне хотелось бы его видеть.

— Господина Козлова нет.

— Он в отъезде?

— Нет.

— Значит, он скоро вернется?

— Вероятно…

Молодой человек колебался. Он был высокий, худой, смуглый, с большим ртом и карими глазами, блестящими, как каштаны, только что выпавшие из своей расщепившейся коробочки. На вид ему было лет шестнадцать — семнадцать…

— А если я вернусь через час-полтора? — спросил он.

— Думаю, вы его увидите, — сказала Франсуаза. — Но кто вы, месье?

— Николя Верне. — Назвав свое имя, он с некоторым вызовом посмотрел Франсуазе в глаза. Поскольку с ее стороны реакции не последовало, он повторил: — Николя Козлов, если вам угодно.

Франсуаза вздрогнула. На самом деле она сразу же неосознанно поняла, что это именно он. Он не был похож на отца как две капли воды. Но именно взгляд Александра, горящий, требовательный, дерзкий, выделялся в этом юном лице. Она машинально повторила:

— Николя Козлов…

— Да, — ответил он. — А вы кто?

— Госпожа Козлова.

Его губы скривились в улыбку, которая перешла в гримасу.

— Хорошо, — сказал он, — тогда сейчас…

Какой-то внутренний порыв тотчас же подтолкнул Франсуазу; она не имела права отпускать этого мальчика. Она прошептала:

— Вы не хотели бы подождать здесь?

— С удовольствием.

Он наклонился и поднял маленький фибровый чемоданчик, помятый, ободранный, стоявший рядом с ним на полу. Франсуаза сначала не заметила его. Она посторонилась, пропуская гостя, и предложила ему стул. Он сел. Франсуаза вернулась за свою машинку и, чтобы попробовать прийти в себя, напечатала несколько строк. Руки работали плохо, мысли путались. Она делала ошибки одну за другой, но останавливаться не хотела. Всякий раз, когда она отрывалась от клавиатуры, видела Николя, сидящего напротив со скрещенными руками. Он рассматривал комнату острым взглядом, сверкающим из-под надбровных дуг. Через минуту-другую он проглотил слюну и вздохнул.

— Хотите что-нибудь выпить? — спросила Франсуаза.

— У вас есть кока-кола?

— Нет.

— Тогда дайте мне воды…

Она пошла в кухню, налила стакан воды из-под крана и принесла ему. Он выпил воду и сказал:

— Спасибо. Она была прохладная…

— Вы живете в Париже? — спросила Франсуаза.

— Нет, я приехал из Тулузы.

— Что вы делали в Тулузе?

— Ну, я там жил.

— Много времени?

— Всегда.

— Вы хотите сказать, что никогда не уезжали из этого города?

— Нет, никогда…

Франсуаза покрыла пишущую машинку чехлом, сложила в ящик бумаги. Значит, Александр солгал ей, сказав, что мать Николя вышла замуж и уехала вместе с сыном из Франции в Чили! «Зачем он это сделал? — задумалась она. — Чтобы у меня не было дальнейших вопросов? Чтобы усыпить подозрения? Мне нужно будет спросить у него, когда мы будем одни. Но я заранее знаю: он не доставит себе труда давать мне объяснения. И я буду смешна со своими подозрениями, злопамятностью. Тогда чего ради? С ним я никогда не узнаю правды».