Потому, что устала от работы. Потому, что хотела убежать от любимого. Потому, что соскучилась по детству. У Хинако было множество разных ответов, и она выбрала наиболее нейтральный.
— В Якумуре у нас дом остался. Мы его сдавали все это время, а теперь жильцы выезжают, вот и приехала посмотреть, что да как.
— Одна?
— Одна. Буду решать, что с ним делать дальше — сдавать, перестраивать, продавать. Как скажу, так и будет!
Тут сын Кимихико стал капризничать и проситься к маме, и отец легонько стукнул его по попке:
— Топай к матери. И смотри веди себя прилично!
Глядя вслед нетвердо бредущему малышу, Хинако промолвила:
— Вот уже и ты стал прекрасным отцом…
Тот заметно смутился:
— Так, поди, тридцать три уже. Не я один. Все наши — старики-старухи. Ютака унаследовал семейное дело, сельским хозяйством занимается. Кёдзо — в сельхозкооперативе. Юкари замуж вышла за магазин Фудзимото. — Кимихико вываливал новости об одноклассниках.
— А Саёри? Не знаешь, где она теперь?
Кимихико помрачнел и, помедлив, спросил:
— Так ты ничего не знаешь? — (Хинако отрицательно покачала головой. Сердце сжалось в дурном предчувствии.) — Умерла она.
Стук колес вдруг показался нестерпимо громким, а лицо Саёри с потрясающей заразительной улыбкой треснуло в памяти, как стекло. Не находя слов, Хинако слушала бывшего одноклассника, делившегося с ней печальными подробностями. Оказалось, что Саёри погибла в результате несчастного случая летом, еще перед третьим годом обучения в средней школе.
Не может этого быть… После отъезда Хинако из Якумуры Саёри неизменно присутствовала во всех ее детских воспоминаниях. Разум отказывался соглашаться с тем, что лучшей подруги уже почти двадцать лет нет в этом мире, ведь в сердце Хинако она все это время оставалась живой.
— Вы с ней подругами были… — участливо протянул Кимихико, глядя в ее застывшее лицо.
Как же она до сих пор ничего не знала? Ведь бабушка столько раз навещала могилу деда, неужели ей никто не рассказал? Хотя о чем это она? Бабушка в последнее время стремительно выживает из ума. Если что-то и слышала, это наверняка тут же вылетело у нее из головы.
Саёри ушла из этого мира, оставив подругу в неведении. Хинако не смогла бы описать свои чувства — ее словно предали.
Поезд бежал сквозь долину вдоль берега реки. На дне долины громоздились домики — бетонные квадратные коробки с ослепительно синими и красными крышами. Из динамика донеслось: «Станция Сакава. Просим вас не забывать в вагоне свои вещи».
Сакава была ближайшей к Якумуре станцией.
В передней части вагона показалась женщина с грудным ребенком на руках. Кимихико махнул жене — вероятно, это была она — и, тепло попрощавшись, ушел. Хинако бесстрастно смотрела ему вслед, чувствуя, как весть о смерти Саёри хлопьями черной тоски медленно оседает в сердце.
Мужчина спускался по горной тропке. Белые одежды, котомка через плечо, соломенные сандалии — все выдавало в нем паломника.
От зарослей у обочины поднимались горячие волны. Жара становилась почти нестерпимой. Пот солеными каплями выступил на лице. Наклоняясь вперед и пружиня на спуске, мужчина бодро шагал по склону. Короткий седой ежик волос и старческое лицо, испещренное крошечными морщинками, словно шкура слона, странно не вязались с молодой подвижностью тела. На вид ему можно было дать все пятьдесят, хотя на самом деле едва исполнилось сорок.
Сверху открывался вид на небольшой городишко. Мужчина остановился, чтобы перевести дух. Город раскинулся вдоль узкого шоссе, по которому, словно божьи коровки, снуют автомобили. Во дворе одного из буддийских храмов местные жители возводят башню из бамбука. Улицы украшены фонариками. Похоже, готовятся к какому-то празднику. Так ведь завтра первый день Бона! Как он мог забыть… Наверное, будут народные танцы. Вон там, под серым навесом, женщины, кажется, готовят в огромном чане праздничный рис с бобами. Его жена тоже всегда готовила это блюдо на Бон, да так вкусно, что он, казалось, мог хоть гору съесть этого риса. Только теперь ему никогда уже не отведать риса, приготовленного заботливыми руками жены.
Перед его мысленным взором в который раз встала страшная картина. Нижняя часть тела залита кровью. Кровь хищными пятнами расползается по беззащитной белизне кимоно, капает на голые ступни. Лицо в фиолетовых трупных пятнах внезапно поднимается, мертвые зрачки глядят на…
Вдалеке послышалась барабанная дробь. Мужчина резко поднял голову и зажмурился. Усилием воли он загнал страшное видение в самый дальний угол сознания и вновь двинулся по склону. Лицо его выражало муку.
Солнце скрылось за тучами, изумрудная зелень гор померкла.
Деревня Якумура затерялась в самом сердце гор Сикоку, в двадцати километрах от Сакавы. От станции такси помчало Хинако вверх по 33-й автотрассе вдоль горной речки Ниёдо. Серая нить шоссе то ныряла глубоко в горы, то мелькала в просветах, мчась наперегонки с бурным речным потоком. В ослепительном полуденном солнце река и горы вспыхивали ярким живым пламенем.
Наслаждаясь прохладой салона, Хинако рассматривала пейзаж за окном. Места знакомые, но пока не настолько, чтобы сердце сжималось в приступе ностальгии, — словно перебираешь старые фотографии и никак не вспомнишь, где это снято. И все же по мере приближения к родным местам Хинако постепенно охватывало волнение.
Проехали Китано — супермаркет, больница, сельхозкооператив. На крупном щите надпись: «Добро пожаловать в Китано — край осенней сакуры и одноэтажных деревень». Миновав ухоженный тротуар и парк у реки, машина свернула с шоссе и помчалась вдоль Сакагавы, притока Ниёдо, нырнув еще глубже в ущелье. Асфальтовое полотно серым лезвием прорезало крутой горный склон. Хинако с удовольствием отметила:
— А дорога стала заметно лучше.
— Это только здесь. Чуть дальше и двум машинам не разойтись, — ответил водитель, одетый в форменную куртку и белые перчатки.
— Все равно. Если сравнить с тем, что раньше… Здесь ведь даже асфальта не было.
— Да неужто вы, барышня, застали такие времена на Сакагаве?
— Застала. Я в детстве в Якумуре жила.
Водитель озадаченно взглянул на Хинако в зеркало заднего вида. Похоже, он никак не мог связать в одно целое Хинако и Якумуру:
— Если асфальта еще не было, так это когда же было?!
— Больше двадцати лет назад. Бывало, тайфун пройдет, так вот эту дорогу, что вела к шоссе, закрывали из-за оползней.
— Да ведь и сейчас не лучше, — рассмеялся пожилой таксист. В его голосе засквозили отеческие нотки. — А знаете, откуда взялось название Сакагава?
Хинако не знала, и водитель с гордостью принялся объяснять:
— «Сакагава» — значит «река наоборот». Как-то раз — давным-давно это было — Ниёдо здорово разлилась, и вода пошла в обратную сторону. Так и текла к верховьям. Тогда-то и прозвали ее «река наоборот».