— Лимонник, — откупорил фляжку Эдик. — Самурайский эликсир.
Катька понюхала горлышко и, выдохнув, сделала два крупных глотка. Вернув емкость, она замерла, прислушиваясь к ощущениям.
— Левый элексир.
Эдик рассмеялся:
— Подожди хоть пять минут! Все ты хочешь мгновенно!
— Хочу, — согласилась Стрельцова.
Эдик обошел ее и, уже не спрашивая, хочет Катька или нет, вонзил пальцы в мышцы Катьки. Там, где на шея соединяется с плечами, чуть повыше верхнего края лопаток. Вонзил и начал крутить по часовой стрелке. По телу Катьки тут же потекли сначала горячие, а потом серебристые мятные волны. Мышцы начали расслабляться, и в голове значительно прояснилось.
— Ну спасибо, — угловато поблагодарила она.
— Да не за что. Это я из человеколюбия, — сказал Эд и спрятал бутылочку.
Уже в гримерке Стрельцова почувствовала, что к ней возвращается жизнь. В голосе появилась влага и мощь. И даже Репеич с его гнусной рожей показался не таким гадом, как пять минут назад. Ну, гад конечно. А кто не гад?
Эдик смиренно сел в кресло, и Митяй выводил на его лице черты робота.
— Намажься тонаком, — обронил Митяй, мельком глянув на Катьку.
Катька послушно выдавила на руку телесную каплю и развезла по лицу. Потом воск на волосы, чтобы превратить из в золотистые сосульки. Странно, что роботы-инопланетяне в представлении публики должны быть непременно с сосульками вместо волос — будто волосы самая человеческая часть в человеке.
В кресло Митяя она попала последней. Пара небрежных движений.
— Все. Хватит с тебя сегодня! — Митяй захлопнул кейс.
Клавишник всегда обходился с ней торопливо и небрежно. «Плевать! Надо купить краску и краситься самой,» — подумала Катька подправляя перед зеркалом грим.
— Да нормально! В темноте все равно никто ничего не разберет! — буркнул Митяй и выскользнул из гримерки.
Все уже были готовы и, чтобы не толкаться в тесноте, постепенно покидали клетушку. Из коридора потянуло куревом, послышался смех. Бамбук что-то бельмесил. Бельмесить он был мастак. В гримерке остался только Репеич, он что-то писал в каких-то бумажках, и Стрельцова с ужасом поняла, что ей придется переодеваться наедине с директором.
— Вы бы вышли, Илья Петрович, — нерешительно попросила Катька.
— Да ладно-ладно! я не смотрю! — отмахнулся Гочподи и передвинулся так, чтобы увидеть голую Катьку в зеркале.
Плевать! Катька втиснулась тесный комбез и расстерянно вздохнула.
— Ну застегните, что ли? — вяло предложилда она директору.
Тот выполнил просьбу более, чем охотно.
— Ты пойми, Катенька, — заворковал Гочподи, неторопливо жужа молнией. — Я против тебя лично ничего не имею. Я даже непротив, чтобы ты ко мне как-нибудь заглянула после работы. У меня есть бутылочка хорошая. Но ты должна понимать, что я — директор. Я за вас отвечаю — с меня спросят, если что. Сильно ушиблась?
— Да нет. Шишка только.
Эликсир Катьку спас.
Или не элексир. Может быть, Эдик, который стоял с басом за спиной, каким-то образом поделился с ней своей энергией — все выступление Стрельцова чувствовала, будто кто-то невидимый поддерживает ее. Публика ревела, билась в конвульсиях, стонала, прыгала и кидала на сцену предметы туалета. В общем отпела Катька — супер. Заходя, как обычно в телепортаху Катька покосилась на лежащего на полу Бамбука и увидела мстительный, полный окончательной ненависти взгляд.
Ладно. После Парижа она уже не увидит его никогда.
Раздеваясь после выступления, одна в гримерке — остальным оставалась еще песня — Катька увидела в зеркале свое обнаженное тело (почти обнаженное) и поняла, что не уснет сегодня одна, без Эдика. Как бы она не отгоняла эту мысль, чувствуя ее изначальную бесперспективность, мысль эта все-таки овладела Катькой. Тело Стрельцовой вздрогнуло и затрепетало от одной мысли о возможном приключении.
Оставалась мелочь — желание басиста.
Катька нахмурилась и торопливо запихнула себя в джинсы и водолазку — в коридоре уже послышался грохот ботинок. Через несколько секунд разгоряченные парни ввалились в гримерку. Репеич подлетел к Катьке с восторгами.
— Ну Катерина! Ты просто супер! Не ожидал! Надо же, какая молодец! Нет! Валя сегодня как всегда! Неподражаем! Об этом речи нет! Вернемся назад, о тебе все будут говорить, как о новом Киркорове. Но Катенька! Королева, царица!
Старый хрыч схватил Катьку за плечи, и губы Гочподи отпечатали на щеке Стрельцовой мокрый штамп. Она поморщилась и украдкой утерлась. Но Эдик и это заметил, шпион хренов. Катька сама не знала откуда это — но ее начало сжимать небывалой тоской и отчаянием — никогда раньше не случалось ничего подобного. Репеич все тряс и тряс ее обмякшее тело, а она не делала даже малейших попыток шевельнуться. Она точно знала одно, если она не трахнет сегодня Эдика, то умрет.
— Устала? — заботливо спросил Гочподи. — Ну ничего-ничего. Сейчас вернемся в гостиницу поспишь, все пройдет.
— Ага, — кивнула Катька и освободилась от Репеича.
Лабухи уже разгонялись водочкой. После работы Гочподи их не трогал. После работы — это было неотъемлемое право.
Эдик спрятал бас в кофр и усмехнулся:
— Ну что? Как эликсир? Помог?
— Помог, — хмыкнула Катька и покраснела. Да. Давненько она уже не краснела.
Эдик вытащил из кармана пачку салфеток и начал снимать грим.
— А откуда у тебя такие шрамы? — осмелилась Катька на более интимный вопрос.
— Это не так интересно, как ты думаешь. И мне не хочется об этом говорить. Можно?
Катька минуту помялась и вздохнула:
— Ладно. Уговорил. А хочешь, я покажу тебе, где эти «глазки» берут?
— Хочу, — улыбнулся басист и встретился с Катькой взглядом, смысла которого она не поняла.
— Эдик! — раздался капризный голос Бамбука. — Иди сюда скорее! Эдик! Где Эдик?
— Бегу-бегу! Уже бегу! — крикнул басист, спеша на зов, и бросил Катьку одну.
Бамбук повернулся к Эдику спиной и что-то простонал, трогая себя за дельтовидную мышцу. Эдик сочувственно слушал и прикасался к зажаренному солярием телу Бамбука внимательными пальцами.
Катька фыркнула и, закинув сумку с костюмом на спину, демонстративно виляя задом, проследовала мимо. Коридор. Ступеньки.
На улице она остановилась подышать воздухом. Следом появились лабухи.
— Ну что, гля? Что мы тебе говорили! — хрипло поинтересовался Оборотень за спиной Катьки. — Видела, как Гочподи завелся. Видела, как публика взорвалась. Бамбук в говне! Гля! А ты, гля, на коне!
Катька отмахнулась:
— Это меня Эдик спас!