Следующим был Голливуд. Столица сбежавших детей всего мира, и именно здесь я начал терять то, что было во мне от прежнего Эйнджела, и обретать новую личность. Как прекрасны здесь ночи, полные шума и блеска неона, визга рекламных песенок, которые постоянно держат тебя в состоянии готовности к чему-то... этот пульс, бьющийся под жужжащее бзз-бзз словно туча москитов, он словно плавится от жара жидкого пламени, что проносится сквозь миллионы потоков крови... но нет... этот крик крови ты слышишь всегда, он зовет тебя, этот щекочущий голод где-то в глубине живота, и если бы только живот урчал, требуя крови, но ведь, кроме него, есть еще и душа... я пробовал разную кровь... осторожно... я узнал, что самая худшая – кровь бомжей, они вообще не следят за собой; я никогда не пил столько их крови, чтобы убить...
Хочешь посмотреть, как я убиваю? Я покажу тебе чуть позже. Потому что в тот миг, когда человек умирает, его кровь становится наисладчайшей и в то же самое время – бесконечно горькой. Да, я направился в Голливуд лишь потому, что мне нужно было находиться среди людей, которые любят меня. Меня так долго никто не любил. А потом я увидел «валентай-номобиль», он ехал по бульвару Санта-Моника, и я подумал: вот он Тимми, уезжает куда-то в ночь... я подумал, что надо сказать ему, что я здесь, хоть мы и поменялись местами, мы все равно не можем расстаться с ним окончательно, ты знаешь, что я имею в виду.
Было уже три или даже четыре часа утра, и я собирался укрыться в куче мусора, которую использовал вместо гроба, но тут лимузин остановился, кажется, за рулем был Руди, но он не видел меня, Тимми сидел на заднем сиденье и смотрел телевизор, ну или видео, я не знаю. На бульваре не было ни души. Бездомные дети разбрелись кто куда по своим укрытиям. Фонари гасли один за другим. Нет более пустынного места, чем Голливуд среди ночи.
Я подумал: вот я сейчас спущусь вниз, подойду и скажу: привет, Тимми, это я, я теперь вампир – если ты вдруг не знал, – надеюсь, что у тебя все зашибись, у меня тоже вроде бы все неплохо, вроде как-то живу, ха-ха. И я спикировал вниз, на крышу... я был черным вороном... я расправил крылья и закричал: Тимми, Тимми... я звал его на языке тьмы... но, знаешь, он меня не слышал.
Я звал его, а он сидел там, внутри, весь в своем чертовом телевизоре, и тогда я облетел вокруг машины, чтобы посмотреть, что его так увлекло, но это был всего-навсего клип Майкла Джексона, и я бился крыльями в пуленепробиваемое стекло, и он обернулся, посмотрел на меня и тут же отвел глаза... но за этот короткий миг, пока я видел его глаза, я прочел его мысли: «Да... может быть, это он... может быть...» А потом: «А, ну его».
Он больше не слышал музыку ночи.
Он стал глухим.
Ладно, сказал я себе, тогда мы пойдем каждый своим путем. Он вернется к себе домой, в особняк на Голливудских холмах, ляжет спать и будет видеть сны... теперь он может видеть сны, а я – нет... и, может быть, когда-нибудь я приду к нему... я буду биться в его окно крыльями – о стекло, и звать его... тихо-тихо... так, что он сам позовет меня...
Господи, неужели я хочу убить своего творца?
Вот дерьмо.
Я метался в ночи. Голливуд, Сансет, Вайн, Кауенга, Стрип, Санта-Моника, я узнал их недавно, всего пару недель назад, и до сих пор никого не убил. Все эти трупы в Вопле Висельника... это было совсем другое... те люди... они меня предали, наверное, поэтому мне было так легко убить их всех... а эти люди на улицах – я не имел ничего против них. Я брал у них ровно столько, чтобы мне хватало сил на ночные полеты. Были, конечно, такие, кто меня раздражал и злил. Например, те, кто хотел, чтобы я у них отсосал. Они получали гораздо больше, чем просили. Когда становилось совсем тяжело, всегда можно было найти человека, полного крови, как материнская грудь – молоком. Я пил их кровь, чтобы жить самому. Но я их не убивал. Не то чтобы мне было совсем уж противно с парнями. Не сказал бы, что мама и Бекки испортили меня настолько, что я мог теперь пить только женскую кровь... вообще-то я знал, что я их завожу, их милые киски буквально сочились, потому что я классно трахался... и всегда буду. Знаешь, я люблю Тимми. Он меня создал. Но все это исключительно на духовном уровне. Он отдал мне половину своей души, а я отдал ему половину своей.
Вот почему я не могу оставаться в стороне, и именно из-за этого я стал снова его преследовать. Он дружит с людьми, которые мне симпатичны, особенно – Пи-Джей, который, кстати сказать, изменился с тех пор, как вернулся из Таиланда, и Хит, которая показывается, как ясно солнышко, едва ли не раз в месяц и всегда безмятежна и замечательно выглядит. Я начал скитаться вокруг Голливудских холмов и наткнулся на Пи-Джея как раз перед открытием его галереи. Я смог войти в галерею, даже не будучи приглашенным... ну, там над входом – огромная вывеска, на которой написано: «Добро пожаловать»... чем же не приглашение... хотя, признаюсь, я схитрил... но зато я вошел в галерею, хотя она была закрыта... превратился в мышку и проскочил под дверью... наверное, было бы лучше просочиться туманом в замочную скважину, но я пока еще не освоил этот трюк.
Пи-Джей работал допоздна. Я слышал, как он бормотал себе под нос что-то вроде: «Ебучее открытие. Надо забацать что-то действительно оригинальное... можно, конечно, не геморроиться и устроить что-нибудь в индейском стиле, но сейчас все так делают... а как все мне не хочется...»
Если бы я умел рисовать...
И вот что я придумал: прекрасный вечер, пара десятков моих картин в абстрактном стиле, в каждой из них – скрытый сексуальный подтекст, и все они написаны кровью.
Кровью людей с улиц...
Я стоял и смотрел на Пи-Джея под покровом теней, а он не видел меня, потому что когда-то у него были способности чувствовать таких, как я, но теперь он потерял эту силу или растратил ее всю на этот мини-армагеддон, который они устроили в Узле, штат Айдахо.
Хотя иногда мне казалось, что он все-таки чувствует мое присутствие, особенно когда он вдруг замирал, и внимательно прислушивался, и осматривал каждый угол, – тогда мне приходилось прятаться еще глубже в тень. Может быть, на самом деле он не совсем потерял свою магию. Она по-прежнему в нем, где-то внутри, как я внутри этого сраного амулета, и она тоже рвется наружу... только ей не дают выйти...
Я был весь в размышлениях, может быть, я смогу подобрать какой-нибудь вариант, что-то совсем уже необычное, чтобы помочь ему в его поисках... чтобы сделать открытие галереи как раз таким, каким ему хочется, диким, и сумасбродным, и ни на что не похожим... может быть, я сумею найти человека, который напишет все эти картины кровью... может быть, может быть, может быть...
Ты все еще слушаешь, Хит Хит Хит Хит?
Я понял, что должен найти для Пи-Джея прекрасного, сумасшедшего, гениального художника, который смог бы... ну, ты понимаешь, что я пытаюсь сказать. Знаешь, Хит, ведь это ты привела меня к Лорану МакКендлзу... я последовал за тобой в Бангкок...
Хит Хит Хит
Знаешь, как просто летать на «Боинге»? Стать каким-нибудь домашним животным, которых перевозят в багаже. Из Бангкока в Лос-Анджелес возят таких экзотических животных... Можно стать ягуаром, или тапиром, или... да, я знаю. Это контрабанда. Но можно стать простой мышкой, притаившейся в дамской сумочке. Можно спрятаться в этом огромном кармане сиденья... например, в первом классе, из настоящей кожи, где очень даже просторно. В конце концов, можно просто лететь вслед за лайнером в образе ворона на волнах ветра.