– Нет, я даже не знаю тебя. Я не знаю, что это за место.
– Ты – не Красавчик Раду, мой прекрасный брат. Тебя прислали специально, чтобы посмеяться надо мной?
– Я могу быть кем угодно, – сказал ему мальчик, которого теперь звали Раду, – но для этого ты должен рассказать мне больше.
– Я понимаю. Позволь мне дотронуться до тебя. – Мальчик ощутил, как костлявая рука прикоснулась к его щеке. Пальцы ощупали его уши, его волосы, его нос. И вот что странно: человек, который к нему прикасался – он не отдернул руку, как это обычно бывает, когда к нему прикасаются смертные, обжигаясь о холод бессмертной плоти. – Нет, – сказал наконец ребенок, закованный в цепи, – ты не мой брат. Но ты так похож на него... до жути.
– Ты понял это даже в полной темноте?
– Я здесь уже несколько месяцев. Хотя, знаешь, я не должен был оказаться здесь, в этой темнице... Я князь – пленник королевских кровей. Меня бросили в эту темницу из-за моей непреклонности. Этот город называется Гелиболу. Он стоит на полоске суши, выдающейся далеко в море. Если прислушаться, можно услышать плеск волн.
Раду слышал, как волны бьются о песок и прибрежные камни, он слышал рев ветра, доносившегося с Эгейского моря, он слышал крики чаек. Но человек вряд ли сможет услышать все эти звуки – тем более через толстые стены темницы. Может быть, это всего лишь шум крови, ревущий в его ушах... который он принимает за шум моря.
– Buna seara. Меня зовут Влад, – прошептал мальчик. – Мне четырнадцать лет. Если хочешь, можешь звать меня Дракулой.
– Маленький дракон.
Не слишком ли громкое имя для такого юного создания?
– А ты хорошо говоришь по-румынски. Ты из Валлахии?
– Нет, – сказал Раду, но лишь потому, что просто не знал, где находится эта Валлахия. – Я просто слышал, как ты говоришь, и твой язык не сильно отличается от того, на каком говорю я.
– Я думаю, ты из Валлахии. Я думаю, ты – один из детей, что родились в темные времена. Нас называют еще детьми ночи. Воистину темные времена наступили на моей родине. Может быть, ты знаешь мою землю как Дакию.
– Может быть.
Мальчик не помнил практически ничего из своей прошлой жизни. До того, как он стал вампиром... он был самым обычным ребенком, у него были мама и папа... а потом их, наверное, убили, а его самого продали в рабство, и так он попал в услужение к Сивилле Куманской... но где он родился? Как называлась его страна? Может быть, этот Дракула прав... и они с ним действительно одной крови? Это странное сходство... даже через четырнадцать веков... может быть, юный князь не ошибся, признав в нем своего брата?
Где-то капала вода. И каждая капля – свой собственный мир. Каждая заключала в себе крик боли кого-то из детей ночи, и каждый из них молил о крови.
– Ты уверен... что я не придумал тебя? Иногда, Раду, я чувствую жар, лихорадочный жар, и тогда мой мозг тонет в огне и боли, и мне видятся страшные вещи; меня посещают видения; муки ада. Мой брат, Раду, болен, и он сделает для них все, что они пожелают; именно поэтому я здесь – в темнице, а он лежит там, на надушенных простынях, предаваясь греховным утехам с одним из турецких аристократов. Я предпочитаю тьму. Я люблю тьму, правда. Я не против этих видений. Даже ад может быть прекрасен. Ты станешь мне другом? Иногда мне бывает нужно с кем-нибудь поговорить. Да, я могу разговаривать с духами, но ты, кажется, настоящий.
– Я – настоящий, но я тоже дух.
– Если ты и вправду дух, значит, ты можешь проходить сквозь стены и скользить незамеченным среди людей?
– Да, могу.
Мысли Дракулы были где-то далеко-далеко. Наверно, поэтому его и не тяготила тьма, окутавшая все вокруг. Может быть, он сумасшедший? – подумал вампир, который только что покинул другого безумца, Жиля де Рэ, сожженного на костре.
– Меня вообще не выпускают из камеры. Даже посрать. Мне приходится испражняться в самом дальнем углу, куда только дотягивается моя цепь... они бросили мне охапку сена, чтобы было чем вытирать задницу... видишь, что мне приходится выносить. Ты можешь хоть что-нибудь для меня сделать? Можешь перелететь во дворец и посмотреть, что там с моим братом? Мне представляется самое худшее, я всегда звал его слабаком, а теперь я боюсь за него.
– Да, – сказал мальчик-вампир, – я могу.
И растворился во мраке.
Он сбежал из одной темницы – и сразу попал в другую, в другой стране, в другом времени. Но если замок Синей Бороды нес на себе явственный отпечаток сумасшествия – душевной болезни, душевной боли, – то это место было куда более тривиальным, и пытки здесь были не столь изысканными. Его губы уперлись в холодный стальной засов. Он уже не был ветром, дуновением, легким вздохом. Если бы он был человеком, его бы точно стошнило от этой густой, мерзкой вони свернувшейся крови и экскрементов. К стенам камер были прикованы люди – женщины и мужчины, – тощие, искалеченные создания с пустыми глазами, в которых не осталось ни искры чувства. Кровь разбудила голод, но, похоже, от всех этих ужасов у него напрочь пропал аппетит... Он пронесся по камерам... нет, не ветром... тяжелым колыханием воздуха... крысой, пиявкой, клещом, блохой... темница буквально кишела живностью... и все они были такими же, как и он, – кровопийцами; отличие было лишь в том, кто сколько мог выпить... Вода стекала по стенам... грязная вода, наполовину – морская, наполовину – из канализации.
Темнота постепенно рассеивалась. Темница состояла из нескольких этажей, и Дракула был заточен на самом нижнем, ниже уровня моря. Запах пота, мочи и кала смешался с ароматом розового масла и цибетина, редчайшими и дорогими духами. Он доносился с самого верхнего этажа с решеткой вместо крыши, сквозь которую внутрь проникал свежий воздух... Мальчик-вампир растворился в этом прозрачном воздухе; он плавал в нем, взмывал ввысь; а когда он нырнул в темноту дымохода, он словно попал в другой мир.
Он летел вихрем; и уже в самом конце вновь принял человеческий облик. Он стоял во внутреннем дворике, мозаичный пол которого напоминал узор на персидском ковре, только сделанном из фарфора. До него доносился шум моря. Луна освещала белый минарет, возвышавшийся над куполообразными крышами дворца. Откуда-то доносилась музыка – мелодичные переборы ребаба – и чистый голос ребенка, очень похожий на его собственный голос, когда он был еще человеком... ему хотелось заплакать – горько, навзрыд... но он забыл, что такое слезы.
Это была та же самая песня, которую Дракула пел в темнице:
Пусть меня похоронят в родной земле...
Только голос у Дракулы огрубел и охрип в темных застенках; а этот голос был сладким и мелодичным. Он свободно парил над красивыми переливами лютни, барабана и скрипки; Раду прислушался и понял, что там есть еще люди... и они тоже слушают песню, затаив дыхание... И, как всегда, когда он слышал музыку, он пошел за ней, к ней.
Через дворик, по мерцающей под ногами мозаике. Сквозь арки, мимо греческих колоннад, через атриум с фонтанами, разбитыми статуями и соловьями в клетках. В мегарон в эллинском стиле, где на фресках, украшавших стены, изображались не нимфы, боги и богини, а замысловатые абстрактные узоры.