Мы побрели обратно к окраине деревни, и с каждым шагом мне становилось все поганее, хотя Делберт больше не пытался меня поддеть. Я ведь мог прогнать этих людей. Выдумать что-то или повторить вранье насчет энцефалита. Делберт, между прочим, после того, как напугал канадцев, признался мне, что об эпидемии энцефалита слышал как-то по телевизору и понял, что дело это нехорошее: то ли болезнь, то ли военные учения — словом, всем посторонним надо смываться. Поэтому и заучил трудную фразу, знал, что пригодится. А убежденно получилось, правда?
Я не сомневался, что ради спасения незнакомых людей он с не меньшей убежденностью мог бы заявить, что к Моухею движется гигантский айсберг. Небо на землю обрушится, именно сюда, понимаете? Так что уезжайте сейчас же!
А я… Я думал, что тоже так смогу. Был уверен в этом, пока жил среди нормальных людей. Как вы все сейчас, сидя в собственных квартирах над книгой или перед телевизором, твердо верите в то, что справились бы с любой нечистью. Вы герои, правда? Не поддадитесь никаким монстрам, найдете способ с ними справиться. Пусть они только сунутся в ваши обжитые комнаты, на ваши залитые электричеством и неоном улицы! А они давно бродят по этим улицам. Старики, симпатичные женщины, может, и мальчишки. Вы не видите в них загонщиков, вообще не обращаете внимания, но, когда окажетесь на их территории, куда денется ваше геройство? Все вы, герои домашних шлепанцев, будете ничуть не лучше меня!
Из крайней развалюхи вышла одна из студенток, которых привезла в Моухей миссис Маккини. Сама она через день отправилась на новую охоту, а девушки быстро превратились в опустившихся недоумков, знающих одну-единственную цель в жизни: упиться и ни о чем не думать.
У этой волосы свисали липкими сосульками, на щеке засохла корка грязи. Платье разорвалось по шву, открывая торчащие ребра. Заметив нас, она несколько секунд фокусировала взгляд; полупустая бутылка «Четырех роз» в опущенной руке тряслась.
— Привет! — наконец выжал из себя залитый моховым виски мозг. — Привет, парни!
Я не ответил. Это убогое создание всего месяц назад могло готовиться к экзаменам, вникать в суть хороших книг, следить за политической ситуацией в мире и последними веяниями моды, но теперь оно не стоило даже жалости.
— Она — человек, — вдруг выдохнул Делберт. Я чуть не ударил его, а он повторил: — Человек. Вы что, не понимаете, мистер Хиллбери? Хотите, чтоб леди из «Бьюика» тоже такой стала?
— Я хочу, чтобы ты закрыл рот.
И чтобы эти две девушки умерли сегодня же ночью. Чтобы семья, приехавшая на «Бьюике», почувствовала опасность, отказалась пить и улизнула, ничего не зная. Может, им и будут еще несколько дней мерещиться кошмары, зато Ларри не кинется в погоню. А все остальные пусть объезжают Моухей десятой дорогой! Пусть загонщикам не удастся больше ни одному человеку заморочить голову! Может, в результате мутанты передохнут от голода.
Предварительно сожрав меня и Делберта. Стоило ради этого торговать совестью?
Мне стало совсем тошно. А Делберт свернул к одному из запущенных домов. Что-то новенькое. Я ни —когда еще не входил туда и не видел, чтоб входили моухейцы. Зачем? Смотреть на грязь, оставленную съеденными людьми? Нет, спасибо, это с извращением граничит — а в Моухее жители исключительно порядочные.
Только выродок в счет не идет. Я окликнул Делберта, но он, оглянувшись, приложил палец к губам. Толкнул рассохшуюся дверь и исчез за косяком. Кто сказал, что я обязан идти следом? В указаниях, полученных мной от О'Доннела и Стэна Клеймена, ничего похожего не было. Наоборот, Стэн несколько раз повторил: «Не слишком доверяй этому выродку, Уолт. С него давно пора шкуру спустить, а не по головке гладить. Неблагодарный щенок ласки не понимает. Хочешь своего добиться, берись за дело пожестче».
Я не стал спрашивать, получил ли он удовольствие, ломая мальчишке руку. А сейчас не стал замедлять шаги. Оставил Расти удивляться и вошел в убогую хибару.
Как в свой давний сон. На дощатых стенах клочьями висели грязные обои, по ним пауки растянули серые кружева. На нижней части стен волдырями торчали комки грязи, а выщербленный пол был щедро украшен человеческим дерьмом и сгнившими остатками еды. Когда во сне я увидел Джейка в такой комнате, рвота мигом подступила к горлу. Теперь же я думал о том, что сам могу оказаться жильцом этой клоаки. Стэн ясно предупредил: «Предашь нас — и никто не станет спрашивать, хочешь ты пить „Четыре розы“ или нет». Ларри с улыбкой уверил его, что такого не случится, но Клеймен, хоть и не пер на рожон в открытую, по сей день демонстрировал холодную подозрительность ко всем моим поступкам. Так что одна попытка спасти чужаков — и через неделю я буду валяться в нечистотах, высасывая бутылку за бутылкой, счастливый и безмозглый.
— Вы допустите, чтобы люди жили здесь? — спросил Делберт.
Он смотрел на меня, как на больного, переживающего криз. «Было плохо, — говорили его глаза, — очень плохо, но с этим можно было мириться. Пока ты не взял на совесть чужие жизни. Теперь отговариваться нечем. Выживи человеком или умри человеком».
— Я думал, вы примете их предложение, чтобы потом мешать им, а не помогать, — продолжал мальчик. — Вы же… Мистер Хиллбери, вы же книги писали, а теперь ничего придумать не можете?
— Не могу.
— Но так нечестно! Вы должны были найти выход, а не превращать свою душу вот в это!
Его рука описала широкий полукруг. Душа… Я частенько использовал это слово, но не в евангельском значении. Мои родители не были религиозны, среди друзей вопросы, связанные с религией, обсуждались в отношении книг или картин, но никак не применимо к самим себе. Я жил среди довольных жизнью и собой агностиков и, зная о Джейке все, от его любимого соуса до клички соседской собаки, которой он боялся в детстве, никогда не интересовался, к какой конфессии он принадлежит. Не помню, когда сам последний раз был в церкви. И вдруг здесь, среди грязи и мерзости, я осознал, что мое жизнелюбивое легкомыслие не лишило меня души. Бессмертной, единственной — и оказавшейся сейчас так близко к сливной яме, полной гнили и дерьма. А если что-то плохое случится с душой, это будет навечно.
Страх, пронзивший мое тело в этот миг, был самым сильным из испытанных мной за всю жизнь. Он полностью лишил меня возможности шевелиться или подать голос, каждая клеточка тела окостенела и при этом казалась странно маленькой, я превратился в пылинку, пропитанную страхом. Вечность растянулась вокруг бесконечным космосом, горячим и неподвижным, и только что-то невидимое, неощутимое трепетало глубоко внутри меня. Не желало погибать, стремилось к свету, который был так невообразимо далеко — и в то же время повсюду.
Если бы этот жуткий панический страх продлился дольше мгновения, я бы не смог его выдержать. Но, к счастью, он отхлынул так же быстро, как и пришел. Я глубоко вдохнул, стараясь побыстрее успокоиться, и услышал, как Делберт говорит:
— Пойдите в следующий дом, мистер Хиллбери. Пожалуйста, всего на минутку. Там не так грязно.