Мне было все равно — во дворец идти или в авгиевы конюшни. Главное, что я мог идти. Мог, как и раньше, управлять телом. И еще не потерял возможность спасти свою душу.
Расти Биннс топтался напротив дверей, я увидел его, как только повернулся. Но улыбнулся просто, чтобы проверить, как двигаются губы, честное слово, не рассчитывал, что он покраснеет и отскочит. И уж никак не ждал, что Расти замашет руками и торопливо уйдет. Куда это он? К себе домой? Ну да, сворачивает во двор… Дезертирство! Побег с поста! Да окажись сейчас неподалеку Стэн Клеймен, пришлось бы миссис Гарделл готовить новые лубки для сломанных рук.
Но возможные неприятности Расти волновали меня меньше всего. Дом, который Делберт назвал следующим, стоял вторым от края деревни. Неприметная развалюха, некрашеные стены, окна наглухо закрыты ставнями, похожими на щиты. Но дверь была не заперта. Я толкнул ее, вспомнив, как точно так же открывал дверь в дом Маккини и через пять минут чуть не выблевал кишки. Теперь бояться нечего, галлюцинации не терзают меня уже три недели.
И то, что я сейчас вижу, не мираж. Обычный склад, который мог бы стоять на территории фашистского концлагеря, как раз за крематорием. Монстры, не меняющие внешний облик, во многом были более жестокими, чем моухейцы, но у тех и у других одинаково проявилось скопидомство. Люди — расходный материал, пища, ничтожества, а вот их веши — дело другое. Могут пригодиться.
Под стенами хибары грудами было свалено имущество бывших жертв. Я понял это мгновенно. Мужская рубашка, синяя туфля на каблуке-шпильке, поясной ремень, маленькая сумочка, вышитая бисером, кукла с длинными волосами, расческа… И еще, и еще…
Я вдруг вспомнил книгу, прочитанную лет десять назад: об экстрасенсе, которому достаточно было дотронуться до какого-нибудь предмета, чтобы узнать все о его владельце. Слава богу, у меня такого дара нет. Иначе я бы не смог удержаться и начал трогать все эти вещи, сваленные под стенами хибары. И все они заорали бы мне в ухо, завыли голосами бывших владельцев, наперебой рассказывая об их жизни. О мечтах и надеждах, давно превратившихся в ничто, о деловой поездке через несколько штатов или о веселом отпускном путешествии, оборвавшемся в Моухее. А громче всего — об отвратительных мучительных смертях.
Мгновением позже мой взгляд прикипел к одной точке. Справа от двери на ворохе детских футболок стояла, накренившись, пишущая машинка Джейка. Я знал ее, как свою. Чуть погнутый рычажок каретки, царапина на боковой стенке… И тысячи воспоминаний за каждой клавишей! Груды отпечатанных страниц, наши с Джейком заветные мечты, мои бунтари и его инопланетяне, давняя болтовня и со смехом слопанный шоколад, будущие литературные премии и очень близкая смерть. Три минуты назад я ощутил в себе душу, а теперь увидел ее — застывшую в форме старой пишущей машинки. Это мою душу отправили на свалку, к мертвому хламу.
Меня заколотило. Бросив сюда машинку, моухейцы перечеркнули все, ради чего я жил. И в эту секунду я окончательно понял, что никогда — ни ради дружбы, ни ради любви, ни ради собственной жизни — не стану их пособником. Пусть меня живьем разорвут на части, лучше присоединиться к жертвам, чем к убийцам.
Это ты такой смелый, пока прямой угрозы нет! А окружат тебя оборотни, запоешь по-другому!
Ну уж нет! Не поддамся, больше ни за что не поддамся! Редакторам всю жизнь уступал, переписывая абзацы и целые главы своих романов, но на то, что жизнь когда-нибудь удастся переиздать в авторском варианте, надеяться нечего. Так лучше пусть рукопись будет незаконченной, чем длинной и подлой!
Я схватил небольшое круглое зеркало, лежавшее прямо у меня под ногами, как грязный глаз пола, и швырнул его в стену, резко и сильно, будто подписывался под клятвой изменить мир. Осколки брызнули в стороны со звонким хрустом. Семь лет невезения? Господи, да разве я столько проживу?
— Я знал, что вы передумаете, — сказал Делберт. Его тонкую фигурку, возникшую в дверном проеме, ореолом окружал солнечный свет. Такой нестойкий, так быстро и так часто уступающий место дождю. И вечный — в том прекрасном смысле, когда слово наполнено надеждой, а не страхом.
— Откуда ты мог знать? — усмехнулся я.
Мальчик дернул плечом, будто удивлялся моей глупости. Он подошел поближе, и я разглядел счастливые сияющие глаза.
— Вы же сами говорили, что пишете о бунтарях. Значит, понимаете: тупо покоряться ни власти, ни чужой силе не стоит. Ради своей души.
— А как же душа Джейка?
— Нормально, — засмеялся Делберт. — Она же у него под выдумками спрятана, как под колпаком. Мистера Риденса обвинять — все равно что младенца.
Я надеялся, что он прав. Джейк так и не смог вспомнить, что с ним происходило, когда шел дождь. «А тебе не мерещилось, что вокруг вместо людей — чудовища?» — недавно спросил я. Джейк оторвался от рукописи и наморщил лоб. «Имеешь в виду, как во сне? Не знаю, может, когда-то и мелькнули эти, с Сермахлона. Но я не свихнулся, Уолт, честно. Знаешь, я, наверное, целый цикл о Сермахлоне напишу. Там около экватора будет такой небольшой материк…»
Вот уж воистину — не ведает олух, что творит. А мне придется думать за двоих. И за троих, если понадобится. За всех, кого непонятный импульс заставит свернуть на проселочную дорогу, а потом остановиться в небольшой невинной с виду деревушке. Заодно надо изобрести способ уничтожения мутантов. Перестрелять их? Вогнать кол каждому в сердце? Отрезать головы и сжечь? Я представил, как бегаю с пылающим факелом вокруг груды трупов. В такой момент как раз должен подъехать шериф графства. Ему ведь полагается познакомиться с новым констеблем? А может, у него в багажнике найдется канистра с бензином. Бензина мне понадобится много.
— Будем бунтовать? — прервал мои идиотские фантазии Делберт.
Да. И главной моей задачей будет сделать так, чтобы, когда в конце концов — а может, гораздо раньше — я сам окажусь на костре, тебя со мной рядом не было. Как бы тебя к этому подготовить?
— Да, — сказал я. — Только не радуйся заранее. В обеих моих книгах бунт кончался полным крахом.
Испугал, называется: он засмеялся в полный голос.
— Значит, третью надо написать иначе. Давайте, мистер Хиллбери, начинайте!
Ученые говорят, в человеческом теле шестьдесят пять процентов воды. Во мне сейчас было девяносто процентов решимости. Нет, девяносто девять. На последний процент приходилась вода и все остальное. Плевать, что там еще есть — и может сгореть или быть сожранным.
Я всегда отличался повышенной эмоциональностью, и окружающие прощали меня, помня, что перед ними — писатель. Но, возвращаясь из хибары, заваленной вещами покойников, я ощутил холодную собранность, которой не испытывал никогда раньше. Мозг работал четко и ясно, не замутненный страхом и пустыми надеждами. О'Доннел назвал меня мертвецом, его приятели похоронили мою мечту, превратив пишущую машинку из колыбели идей в пыльный гроб. Так пусть все они узнают, на что способны восставшие мертвецы. Восставшие из рая, серия первая. Экшн!