– Это не жалкая участь, Фрэнк. Ты – преданный сотрудник. Все мы знаем, как трудно взять и вырваться из «Дней». Вот я, например. Я уже много лет собираюсь навестить сестру и ее семью в Ванкувере. Я не видел племянницу с тех самых пор, как они эмигрировали. Ей тогда было четырнадцать, а теперь она, наверное, совсем взрослая дама. Мне бы очень хотелось съездить туда, повидать их всех, но никак не могу выбрать время. Работа мешает. Всегда так много незавершенного остается, всегда новые дела накапливаются.
– Именно это и держит нас здесь, Дональд. Мы убеждаем самих себя, что нужны на работе, что работа нужна нам, что наша верность и преданность когда-нибудь будет вознаграждена – уж не знаю, каким образом. Но это всего лишь отговорки – обычная трусость, и больше ничего. Поверь мне, я-то знаю. Я годами считал работу в «Днях» самым ценным, что у меня есть, но недавно понял: она неспособна возместить мне все то, чего я лишился за эти годы. А лишился я всего, что для нормальных людей само собой разумеется: друзей, человеческого общения, семьи. Вот я и хочу вернуть себе то, что отнял у меня этот магазин, причем как можно скорее, пока еще не поздно.
Сказать ли мистеру Блуму о том, что он утратил способность видеть в зеркале собственное отражение? Наверное, не стоит. Пусть лучше причины его ухода выглядят абсолютно трезвыми, рациональными. Промолчит он и о рое воображаемых бесов, которые жаждут завладеть его душой. Пусть эти напасти останутся его тайной.
– Ну ладно, – говорит мистер Блум. – Я вовсе не собираюсь тебя удерживать. Полагаю, ты и билет уже заказал? Что ж, отправляйся в отпуск. Слетай в Штаты. Отдохни хорошенько. Ты заслужил отдых. Наверное, это лучшее, что можно было придумать. Сменишь место, вдохнешь наконец другой воздух… – Мистер Блум кивает сам себе и подносит ко рту еще одну ложку супа. Кажется, он убедил себя в том, что Фрэнку нужна лишь передышка, хотя, возможно, надеется таким образом передать свои мысли Фрэнку, чтобы и он поверил, что все это лишь недоразумение.
– Если я уйду и снова вернусь, ничего не изменится, Дональд. Мне нужно уйти, и точка. Я ухожу на пенсию. Увольняюсь.
Вот. Наконец-то он выговорил это слово. Наконец-то оно слетело у него с языка. Увольняюсь. Странное дело, но он не испытытает того особого ликования, какое заранее представлял себе. Он-то надеялся, что одно это маленькое словечко снимет с его плеч всю тяжесть забот, что, как только оно сорвется с его губ, ему сделается легче и вольнее, он станет человеком с обновленной душой. Однако желанного облегчения нет и в помине, есть лишь неизбывный досадный осадок, пыльное, покрытое паутиной нагромождение невысказанных за всю трудовую жизнь тревог и обид.
Мистер Блум ничего не отвечает, лишь продолжает прихлебывать свой минестроне, а вокруг их столика стоит шум чужих разговоров, эхом разносящийся по всему атриуму.
– А как ты собираешься зарабатывать на жизнь? Ты об этом подумал?
– Ну, буду браться за всякую временную работу. Устроюсь в одном месте, накоплю денег, потом переберусь в другое.
– Это легче сказать, чем сделать.
– Ничего, перебьюсь как-нибудь.
– В твоем возрасте, Фрэнк, следовало бы задуматься о достойной отставке, а не о работе посудомойщиком, уборщиком или официантом в закусочных. Ты ведь не размышлял об этом детально, правда? А как насчет обучения Призраков? Такая мысль тебе не приходила в голову? Из тебя мог бы получиться преподаватель, а это не так уж плохо.
– Я не хочу, чтобы моя жизнь была хоть как-то связана с «Днями».
– Ax, Фрэнк, да кто же этого хочет? – В улыбке мистера Блума, замечает Фрэнк, есть что-то покровительственное. – Но ты же сам сказал: это место нами владеет. Все, что мы имеем, и все, чем являемся, принадлежит магазину. Может быть, нам это и не нравится, но так уж сложилось. Если ты хочешь распрощаться со всем этим, дело твое, только помни: без «Дней» ты станешь никем.
– В. таком случае, что я потеряю? Я уже – никто.
– И ты полагаешь, что, если уйдешь, сразу станешь кем-то?
– Попытка – не пытка.
– Восхищаюсь твоей отвагой, Фрэнк, но, может, ты не заметил: там, вокруг, повсюду – все тот же мрачный и суровый мир. Все прекрасно, если ты богат (богачам во все времена хорошо жилось), но если нет, то жизнь – сплошная борьба, от начала до конца, причем никто не гарантирует, что эта борьба что-то изменит к лучшему. Поэтому гигамаркеты и приобрели такое значение в жизни людей. Жесткие правила и строгая иерархия делают их символами постоянства. Люди видят в них спасение от хаоса и непредсказуемости жизни, и неважно, правда это или нет, а «Дни», и «Блумбергз», и «Объединенный консорциум Тиндза», и «Евро-Март» – все они воплощают идею постоянства. Весь мир может в единый миг провалиться в тартарары, но гигамаркеты будут стоять вечно.
– Зачем мне оставлять ту роскошную и надежную жизнь, которую мне обеспечивают «Дни», и окунаться с головой в грубый и непредсказуемый мир? Это так трудно понять, да? Зачем бежать из золотой клетки, если только я не сошел с ума?
– Какие бы трудности тебе ни приходилось выносить здесь, Фрэнк, они во всяком случае не страшнее тех, с которыми ты столкнешься там.
– Я попробую с ними справиться.
Официант приносит второе блюдо и убирает суповые тарелки: одну – опустошенную дочиста, другую – нетронутую. Вскоре он возвращается с теркой и кусочком пармезана. Мистер Блум просит потереть ему побольше сыра в макароны. Официант исполняет его просьбу, а затем удаляется, даже не подумав предложить ту же услугу Фрэнку. Фрэнк привык к подобного рода случайной забывчивости и не обращает на это внимания.
Мистер Блум принимается орудовать вилкой. Затем отрывается от еды и, указав вилкой в сторону Фрэнковой тарелки, спрашивает:
– А ты не собираешься есть? Очень вкусно.
– Я не голоден.
Почувствовав, что его жадность к еде может быть истолкована как бесчувственность, мистер Блум неохотно откладывает в сторону вилку, вокруг зубьев которой обмоталась ленточка феттуччини.
– Послушай, Фрэнк. Я хочу, чтобы ты дал себе срок все обдумать. Поразмысли над тем, как много ты потеряешь и как мало сможешь приобрести. Давай подождем до конца дня, ты еще раз взвесишь мои слова, а перед закрытием снова ко мне зайдешь. Если к тому времени ты не передумаешь, я приму твое заявление и постараюсь наладить какие-то переговоры со «Счетами» по поводу выходного пособия. Маловероятно, должен тебе сразу сказать, потому что в «Счетах» такие прижимистые скоты сидят, но все-таки – вдруг да получится что-то выторговать. А если ты все-таки передумаешь, тогда этого разговора вроде как и не было вовсе. Хорошо?
– He понимаю, что изменят какие-то несколько часов.
– Может быть, и ничего, – соглашается мистер Блум, снова берясь за вилку. – Но никогда не знаешь. А теперь вот что: ты так и не притронулся к своему минестроне, но я не собираюсь мириться с тем, чтобы тарелка отличных феттуччини-путтанеска отправилась в мусорное ведро. Ешь!