– Восемь тысяч!
И ему почудился сдавленный вздох старика, осудившего его поступок. Ну так что, это конец? С сияющей торговым счастьем улыбкой распорядитель подзадоривал обоих противников:
– Восемь тысяч! Прекрасная картина и всего за восемь тысяч!..
– Восемь тысяч пятьсот, – роковым голосом ответил старик.
Распорядитель радостно подхватил:
– Восемь тысяч пятьсот!
В стеклах его очков играли отсветы огней, опьяневший молоток приплясывал в его побелевшей руке. Он улыбался, он ликовал, он был сущим дьяволом.
– Девять тысяч! – выдавил из себя Жорж.
Каролин потянула его за руку, словно хотела разбудить.
– Оставь меня, – холодно огрызнулся он.
И в очередной раз оглянулся. Старики сидели, тесно прижавшись друг к другу, и смотрели на него, будто парочка сов. Безобразные, помятые, провозвестники несчастья, один – с голым черепом и мохнатыми бровями, другая – с ликом покойника, на котором поблескивали два остекленевших зрачка. Губы старика нехотя тронулись с места, из его рта не протиснулось ни звука, а распорядитель захлебнулся восторгом:
– Девять тысяч пятьсот! – выпалил он.
И перевел глаза на Жоржа. Под этим умоляющим взглядом Жорж почувствовал, как силы наполовину покинули его, разум оцепенел, а сквозь нереальную тишину донесся его собственный голос:
– Десять тысяч!
– Жорж! – взмолилась Каролин. – Это немыслимо, ты не можешь заплатить за это миллион!
– Десять тысяч! – восхищенно крикнул распорядитель.
Кивком, едва заметным для окружающих, он поздравил своего клиента, решившегося на подобный шаг, однако рука его с дрожью потянулась в сторону противника, явно призывая того на повышение ставки. В этот момент жизнь на земле замерла. Жорж различал глухие удары собственного сердца как бы со стороны. Секунды шли медленно и тяжело, будто груженый воз. Мсье Блеро поднял молоток и, продлевая пытку, принялся покачивать им. Прикрыв веки, Жорж умолял старика объявить следующую ставку, но молоток с сухим треском рухнул на стол:
– Продано!
Какой-то миг Жорж еще сомневался в победе. Но нет же! Распорядитель направился именно к нему. В обмен на квитанцию ему пришлось сообщить свое имя. От счастья перехватило дыхание, и он вытер платком повлажневшие руки. Жена смотрела на него, как на чужака, с изумлением, но в то же время отстраненно. И он разделял с нею это пугающее удивление самим собой. Вплоть до окончания торгов он оставался раздвоенным, наблюдая себя со стороны и одновременно что-то делая и о чем-то размышляя. Наконец последняя из вещей по каталогу была продана и толпа поднялась со своих мест. Жорж подписал чек, который на две трети был ничем не обеспечен, и забрал из хранилища свое полотно.
Оказавшись с картиной под мышкой на улице, он нимало удивился, что наступила ночь. Холодная, промозглая, заволакивающая разум грустью, как набухающие в промокашке чернила.
– Ну, ты доволен? – мстительно поинтересовалась Каролин.
– Весьма, – ответил он.
– И как же ты собираешься расплачиваться?
– Я все улажу.
На лобовом стекле неправильно припаркованной машины под одну из щеток «дворников» было подоткнуто извещение о штрафе. Жорж выругался и бросил бумажку на заднее сиденье в кучу к лежащим на нем газетам. Каролин устроилась на переднем сиденье и погрузилась в неодобрительное молчание. Выехав на автостраду, он нажал на газ. Фары дырявили сверкавшую изморось. Происходящее вовне было не столь интересно как то, что переполняло его изнутри. Он вел машину, ощущая сопричастность к братству великих личностей, жадных, похотливых, сильных, лживых, подлых. Нет-нет, за это он нисколько не переплатил. Ну появился у него этот необеспеченный чек… Что ж, он возьмет в долг – у отца, друзей, Бергама…
Дабы вернуть Каролин настроение, он предложил поужинать в городе. Она вначале отказывалась, но, поддавшись энтузиазму супруга, одарила-таки его взглядом, полным нежности и мести, и позволила отвести себя в дорогой и шумный итальянский ресторанчик, известный своими свежими пирожными. Развеселившись от кьянти, она вскоре позабыла о собственных претензиях и страхах. А он тем временем не переставал думать о полотне, оставленном в машине. Какая глупая неосторожность! Он, конечно же, тщательнейшим образом запер все дверцы и развернул картину за сиденьем так, что снаружи ничего разглядеть невозможно, однако беспокоился так, словно вывесил свой шедевр в салоне на всеобщее обозрение. По мере того как таяло время, переживание нарастало. Он попросил принести десерт, расплатился по счету и увлек Каролин на улицу. Картина была на месте. Жорж впорхнул в кресло и ехал до самого дома с величайшей предосторожностью.
Он проснулся среди ночи и от ясного осознания сути приключившейся с ним истории сдавленно застонал. Он уже пришел в себя и теперь не понимал, как довелось ему поддаться на искус и сделать эту совершенно ненужную покупку. Ни отец, ни Бергам, ни один из друзей не настолько богаты, чтобы ссудить ему сумму, необходимую для пополнения банковского счета. Чек будет опротестован, последуют осложнения юридического толка, затем переведут требования на выплату жалования. Быть может, ему придется поплатиться и своим местом? Скандал, нищета, позор… Ему даже стало жарко, и он отбросил простыню. Единственно правильное решение – вернуть полотно на торги. Но за него никто не даст уплаченную им цену. Эти старики поломали ход торгов своими ставками!
Теперь, когда Жорж мог размышлять о покупке на свежую голову, в душу забрались сомнения и о подлинном качестве картины. Ведь предупреждал же распорядитель, что красно-коричневое пятно справа внизу лишает это произведение двух третей его реальной стоимости. А эксперт, ассистировавший мсье Блеро, говорил о двух с половиной тысячах франков. Нужно было потерять голову, чтобы дойти до десяти тысяч. И не просчитать последствий! Хоть головой о стену бейся.
А Каролин хоть бы что – спит себе да спит. Он услышал в темноте ровное дыхание жены, позавидовал ее беззаботности, и его охватило уныние перед надвигающимися черными днями. Он немного поворочался с боку на бок, но затем в крайней обеспокоенности соскочил на пол. Ему почудилось, будто бы в густой черноте ночной комнаты он улавливает слабый шорох медленных шагов. Скрипнул паркет. Грабители? Он на ощупь облачился в домашний халат. Шорох не повторялся. Может, почудилось? Ему вдруг невыносимо захотелось посмотреть на полотно, это его обязательно успокоит.
Он на цыпочках выбрался из спальни, нащупал выключатель – яркий свет, упавший из люстры, ослепил его. В глаза бросилось «Шествие грешников». Восхитительно! А ведь он еще и не протер картину. Он вспомнил, что Бергам советовал использовать для чистки старых картин один рецепт: слабый раствор хозяйственного мыла вместе с зубной пастой. Завтра он обязательно попробует… Хотя зачем завтра? Сейчас, теперь! Он перенес картину на кухню, вытащил ее из рамы, приготовил мыльный раствор, бухнул в него комок зубной пасты величиной с грецкий орех и смоченной в смеси чистой тряпицей принялся деликатно протирать полотно. Он начал с самого края, чтобы немедленно остановиться, если хотя бы чуточку повредит свое достояние. Но нет, Бергам не обманул – результат был потрясающим! Жорж расширил поле деятельности, ласковые прикосновения влажной тряпицы заставили краски ожить. В костюмах персонажей проступила ярость красного, нежность зеленого, наивность голубого тонов. Пейзаж на заднем плане целиком прояснился и засветился, словно после летнего дождя.