– Помоги мне, – попросил Лангуасс. – Ради Бога, помоги.
Ноэл не представлял себе, как помочь, но Лангуасс схватил его правую руку, и он перехватил ее левой, поддержал.
– Спокойно, парень, – проговорил он. – Ты вернулся из ада, куда тебя унесли сны. Ты в мире опять, и серебряная болезнь уходит из усталых мышц. Мы побелеем, как кость, раньше чем сообразим об этом.
– Если я теперь не в аду, – сказал пират, – тогда наверняка оттуда недавно пришел, если усну, опять окажусь там. – Казалось, он не доверял словам Ноэла.
– Этот ад внутри нас.
– Мы болели, парень, и это все. Серебряная смерть угостила нас страхом перед будущим. – Ноэл вспомнил, что Лангуасс заболел до того, как черные пятна появились на его коже. Пират ходил тогда целый день, демонстрируя силу, храбрость, сопротивляясь истощению, истекая потом в полубреду. Понял, что Лангуасс мог не помнить об Эгунгуне и о своей попытке убить поднявшегося мертвеца. Мог даже не знать, что они в Адамаваре.
– Они расспрашивали тебя? – спросил Ноэл.
– Адовы дети мучили меня, – пожаловался Лангуасс, – на проклятом языке, который я забыл.
Лангуасс в юности был образованным человеком, видимо, изучал латынь, но это было давно. Пират знал всего несколько слов на уруба. Что бы ни узнали элеми от Квинтуса и самого Кордери, они вынуждены были довольствоваться меньшим в случае Лангуасса.
– Где мы? – прошептал пират.
– В цитадели, в Адамаваре, – сказал Ноэл. – Дворец вампиров. Ты видел перса, называющего себя Кантибх, или женщину, Беренику, в чьем доме мы находимся?
– Кордери, – шэпотом ответил Лангуасс, – я не знаю, что видел и что со мной сделали. Пока не нашел тебя, я бы поклялся, что был во дворце Вельзевула в городе Дис, где его сатанинское величество сыграло дурную шутку с моей душой и телом, и поклялся бы отказаться от всего мною сделанного и сознаться во всех своих грехах. Попросил бы прощения у самого Ричарда, если бы он пришел как благородный рыцарь, каким прикидывается, чтобы избавить меня от этой напасти!
– Тише, – мягко сказал Ноэл. – Если бы Квинтус был здесь, он бы отпустил твои прегрешения, услышав твою исповедь, но я только Ноэл Кордери, который не может прощать все грехи и не будет просить раскаяться во вражде к Ричарду Львиное Сердце, Галльской империи. Хотелось бы зажечь здесь лампу или свечу.
– О нет! – Лангуасс всхлипнул. – Я не тот, кем был, тебе не понравится смотреть на меня. Если я не мертв, Кордери, то покрыт черной проказой и более противен для глаза, чем верный Селим.
– Не думаю, – успокоил его Ноэл. – Я тоже был в них, и все прошло. Как я тебе сказал, чистота вернется к коже, хотя может не возвратиться к нашим бессмертным душам. Ад не может нас удерживать, и однажды мы сможем получить дыхание жизни.
– Мой Бог, – простонал Лангуасс. – Ты не… ты не можешь. О, какая связь между такими, как я, и наказующим Богом? Проклятие Богу и его трудам! Но ты должен простить меня, Кордери, простить меня за все то, что я…
Ноэл не хотел слушать дальше, ему не нравилось, что Лангуасс сначала проклинает Господа, а потом просит прощения. Но пират не смог закончить фразу, закашлялся и опустился на пол.
Послышались еще звуки, Ноэл понял, в комнату вошли люди. Лангуасс ослабил хватку, и Ноэл освободил свою руку.
Пламя свечи осветило каменные стены, две большие черные тени появились у кровати. Пламя приблизилось, и Ноэл узнал перса Кантибха.
Лангуасс с трудом поднял голову, повернул лицо к свету. Он казался жуткой карикатурой человека, с лицом, покрытым серыми пятнами, черными губами, глазами лунатика. Ноэлу казалось, что он стал похож на поднявшегося мертвеца в пятнистой маске, искупающего нападение на Эгунгуна.
– Это Сатана! – простонал Лангуасс. – О Кордери!..
Он повернулся к Ноэлу, глядя ему в глаза.
Ноэл смотрел на перепуганного пирата, и образ Эгунгуна растаял. Черты лица в серых пятнах утратили символичность неземного мира и выражали просто страх, отчаяние. Ноэл видел, что кисти и предплечья Лангуасса почернели от серебряной смерти, но их обычный цвет восстанавливается. Болезнь казалась отступающей тенью, а не всепоглощающей опухолью.
– Это не черт, – сказал Ноэл громче, чтобы пират услышал. – Это только человек. Вампир, но человек.
Раньше он никогда не видел Лангуасса в таком состоянии, лишенным злости, жестокости, высокомерия.
Но он был человеком большого мужества, несмотря на свои пороки. Ноэл, хотя и не сообщил об этом вслух, простил Лангуассу то, за что раньше ненавидел.
Лангуасс понял что-то, его лицо прояснилось, он попытался улыбнуться.
– Как, Кордери, – прошептал он. – Это только ты. Я спал, дружище Ноэл… спал.
Черные слуги осторожно подняли пирата, Ноэл постарался помочь им.
– Лангуасс, – сказал он, – мы в Адамаваре. Не могу сказать, гости мы или пленники, но нас не хотят погубить. Иди с ними, я приду к тебе, как только смогу.
Сказав, подумал, может ли обещать это. Откуда ему знать о намерениях Кантибха теперь, когда старейшинам Адамавары известно рассказанное Квинтусом и им самим? Что случится завтра? Долгожданный ли он гость или выжатый ненужный плод?
– Это болезнь, – сказал Лангуасс, как бы закрепляя новость в памяти. Затем засмеялся слабым, тонким смехом, но все же смехом. – В аду есть микроскопы? Спросил и опять ушел в себя, опускаясь на руки державших его людей в белом. Они без труда подхватили его почти невесомое тело и унесли.
Кантибх вышел вслед, не закрыв дверь. Вошла Береника, неся свечу, посмотрела на Ноэла. Она ничего не сказала, выражение ее глаз было странным, будто мысли улетели далеко, в мир снов, не находя обратного пути.
Ноэл не в первый раз смотрел на нее рассудочно, оценивая ее красоту, но раньше он делал это под влиянием страсти и видел в ней только предмет желания. Сейчас между ними была дистанция. Она не была ни на йоту менее красивой, с совершенной кожей, полными губами, слегка приоткрывающими чистые белые зубы, светлокаштановыми волосами, каких он никогда не видел. Она была настолько красива, что перехватывало дыхание. Но сейчас он видел то, чего раньше не замечал, – она смотрела на него совсем иначе, без нежности и восхищения, жадно.
Ноэл приложил руку к голове, как бы измеряя температуру. Голова кружилась, видимо, его помощь Лангуассу зашла слишком далеко.
– Оставь меня, прошу, – сказал он. – Я хочу спать…
Вежливо поклонившись, Береника вышла, он вернул ее, попросил оставить свечу в комнате. Она поставила ее на стол, сделанный из ствола дерева.
– Мне скоро станет лучше, – пообещал он. – Очень скоро.
Но когда она ушла и он уснул, ему приснилось, будто вампирша тайком вернулась, легла к нему, разрезала горло, сосала кровь, пока они были вместе, а боль не вытеснила его душу бродить по бесконечным коридорам, плавать в воздухе, как серебряный угорь, устремляясь вперед и вперед, без конца и без начала.