Вернувшись в Фивы, он созвал сановников и придворных и, описав им свой сон, сказал:
– Теперь нам должно приложить все свои силы к тому, чтобы выполнить явленную мне во сне волю Всевышнего и снискать его благоволение, воздвигнув в той долине город – именно такой, какой божественным промышлением был показан мне.
Слова эти были встречены всеобщим ликованием, и вскоре новость о великом строительстве распространилась по всему Египту и даже за его пределы.
Искуснейшие мастера – зодчие, строители, скульпторы и художники – собрались в полукруглой долине, дабы облечь мечту фараона в камень, и вскоре из песков к небу поднялся город, равного коему не видел мир.
Когда Аменхотепу доложили об этом, он с великой надеждой в сердце стал готовиться к переводу туда царского двора.
Однако прежде он посетил заброшенный храм Амона и повелел, не трогая стен и колонн, снести его крышу, дабы солнечный свет смог очистить его залы от скверны и развеять мрак языческих чар.
– Пусть сорные травы прорастут сквозь плиты пола этого колдовского капища, а шакалы и совы поселятся между его колонн, – объявил фараон.
Затем в знак окончательного и бесповоротного разрыва с древними богами он принял новое имя, повелев с этого дня именовать себя не Аменхотепом, но Эхна-тоном, что на его языке означало "Радость Атона".
Еще прежде чем царь явился в обнесенную полумесяцем скал долину, сердце его уже было исполнено светлых чаяний, но, увидев волшебный град, вознесшийся из песков по его повелению, фараон возликовал, ибо узрел истинное воплощение своего вещего сна.
Направляясь в город на своей колеснице, фараон неустанно возносил молитвы Атону и, помня, что во сне видел город напоенным светом, просил Всевышнего ниспослать ему некое знамение. Вступив в городские пределы, фараон ощутил дивный аромат, ибо лотосы на прудах и цветы на лозах, обвивающих садовые беседки, наполняли воздух благоуханием. Над улицами и зданиями высились деревья с тенистыми, раскидистыми кронами, в гуще которых на разные лады щебетали и выводили трели многочисленные птицы. Казалось, что все красоты мира собрались в этом городе, дабы наполнять сердца людей радостью.
Однако на этом чудеса не закончились. Толпа, встречавшая фараона Эхнатона, загомонила и заволновалась, а потом расступилась, и перед царской колесницей появился запыленный, запыхавшийся гонец.
– О могущественный владыка! – возгласил он, пав на колени, – воистину промыслу твоему сопутствует божественное благословение, ибо новое чудо явлено нам в час твоего прибытия. Ведай, о владыка, что одновременно с тобой к городу приближается процессия, воистину чудесная, ибо носилки, сокрытые вуалью золотистого света, сопровождает свита из дивных зверей: черногривых львов, пестрых леопардов, резвящихся пантер, грациозных оленей, белорогих буйволов и пятнистых зебу, причем все они, укрощенные волшебной силой, движутся вместе, в ладу и согласии. Но чудо даже не в их покорности, а в дивной прелести той, кому они сопутствуют, ибо на тех носилках восседает красавица, не имеющая себе равных. Воистину, о счастливый царь, лучезарной красотою своей она способна затмить самое солнце!
– Не говори так, – поправил вестника фараон, – ибо превзойти светило дано лишь Богу единому, Творцу земли и небес.
Эхнатон хотел добавить что-то еще, но не успел, ибо помянутая процессия наконец приблизилась, и сердце его при виде этого зрелища преисполнилось еще большим восторгом и изумлением, чем прежде. Воистину, то было чудо из чудес – и несомненный знак свыше.
Когда же носилки остановились и восседавшая на них красавица сошла на дорогу, фараон понял, что гонец ничуть не преувеличил ее прелесть и, сравнивая ее с самим солнцем, не допустил кощунства. Воистину, до сего часа он не мог представить себе подобного очарования. Стан царевны был тонок, словно тростник, груди подобны фруктам, выточенным из слоновой кости, волосы – темнее самой черной из ночей – ниспадали семью косами ниже пояса, руки и ноги поражали миниатюрностью и изяществом. Щеки ее, окрашенные нежным румянцем, походили на розовые лепестки, губы, сочные и красные, – на вишни, а ровные белые зубы – на драгоценные жемчужины. Миндалевидные глаза под длинными шелковистыми ресницами сияли ослепительной, неземной чернотой. Когда она, чуть повернув голову на лебединой, украшенной золотыми ожерельями шее, кокетливо опустила подкрашенные веки, затеняя блеск глаз, у Эхнатона перехватило дыхание. Ему страстно хотелось заговорить с ней, облечь свои восторги в слова, но он поймал себя на том, что несравненная красота незнакомки лишила его дара речи. Теперь фараону казалось, что при всей неумеренности восхвалений гонец недооценил ее, ибо в глазах царя она выглядела прекраснее солнца, луны и бесчисленных звезд. Создавалось впечатление, будто небесные светила отдали ей свой блеск, и сам царь, глядя на нее, ловил на себе их благодатный отсвет. А когда ему удалось встретиться с ней взглядом, нежные, томные глаза красавицы затянули его, подобно омуту, и он понял, что ослеплен и пленен любовью.
Почти не сознавая, что делает, он коснулся губами ее нежных губ, взял ее изящную руку и повел красавицу к выстроенному в новом городе великолепному дворцу. Толпа народа, ставшая свидетелем этой встречи, разразилась радостными криками. "Красавица грядет!" – восторженно восклицали люди, и словам этим, звучавшим на их языке как "Нефертити", суждено было стать ее именем. Ибо, как только фараон Эхнатон обрел дар речи, он, едва ли осознававший что-либо, кроме присутствия красавицы, но слышавший восклицания восторженных людей, тоже назвал ее Нефертити.
В ответ она улыбнулась и нежно прикоснулась к обеим его щекам. Это прикосновение заставило Эхнатона почувствовать, что он сгорает заживо, и когда Нефертити потянулась, чтобы поцеловать его, фараон едва не бросился прочь, ибо еще пытался следовать своему решению не продолжать династию проклятых. Впрочем, охватившее его пламя страсти очень скоро испепелило эту решимость, и, когда губы его снова встретились с губами чудесной незнакомки, голова его пошла кругом и он полностью утратил представление о действительности. А едва губы их разъединились, он воззрился на нее, словно на чудесное видение, боясь, как бы оно не развеялось, словно прекрасный сон.
– Кто ты? – тихо прошептал Эхнатон. – Как тебя зовут?
– Пусть меня знают под тем именем, которое дал мне народ, – с улыбкой промолвила она, – ибо до сего времени мне довелось носить много имен.
– Но как это может быть? – вопросил Эхнатон, охваченный внезапным страхом. – Откуда ты?
– Из Звездной Обители, – отвечала Нефертити.
Фараон напрягся, но она взяла его за руку и, чувствуя, как воля царя к сопротивлению тает от ее прикосновения, продолжила:
– Не удивляйся, о могущественный царь, ибо, да будет тебе известно, число миров, сущих на небе, равно как и число существ, отличных от людей, превосходит число песчинок в пустыне. Однако и миры сии, и их обитатели сотворены единой рукой.
Фараон, однако, продолжал взирать на нее с сомнением.
– Значит, – промолвил он, – ты явилась сюда по воле Атона?