Даниэль закурил сигарету и почувствовал, как его охватывает приятная истома. Он словно парил в облаках.
— Лоран дома?
— Нет.
— Ты одна?
— Да.
— Знаешь, нам сегодня столько задали! Лоран, наверное, говорил тебе! Задача по тригонометрии, сочинение, глава по физике! Просто одуреть можно!
— У меня только сочинение. Но зато такое занудное!
— На какую тему?
— Стиль Мольера в «Жеманницах» и «Мизантропе». Сравнить, объяснить… Словом, представляешь эту канитель…
Оба помолчали. Даниэль любил эти паузы. Он слышал далекое и в то же время такое близкое дыхание Даниэлы и представлял себе ее на другом конце провода, в углу дивана, видел ее прекрасные серо-голубые, почти раскосые глаза.
— Алло! Ты слушаешь? — сказал он наконец.
— Да.
— О чем ты думала?
— Ни о чем. А ты?
Даниэль чуть не ответил: «О тебе!», но удержался. Слишком глупо это звучит!
— О задаче по тригонометрии, — сказал он. Если нам закатят такую на экзамене, мне каюк!
— Да ты паникер!
— Совсем нет! Но тут поневоле струсишь…
Опять наступило молчание. Оно захлестывало Даниэля, как черная мягкая волна с пенистым гребнем. И когда волна эта накрыла его с головой, стало больно и сладостно. Даниэль пробормотал вдруг охрипшим голосом:
— Больше ничего не скажешь?
— Да нет, пожалуй.
— Ничего нового не видела, ничего не слышала?
— Слышала! Совсем забыла тебе сказать! Только что появилась пластинка — старые блюзы, ну действительно по-тря-сающие!
Даниэль расцеловал бы ее. Так мило она произносила это слово.
— Погоди! Не клади трубку!
Он услышал, как она возится, двигает что-то, затем зазвучала медленная торжественная мелодия, полная печали. Женские голоса, рыдая, вливались в хор низких мужских голосов.
— Нравится?
— Что?
— Да пластинка же, дурак!
— Очень.
— По-тря-сающая! Правда?
— Да, потрясающая, — сказал он, чувствуя комок в горле.
Следующая мелодия была в более быстром темпе. Устремив взгляд к потолку, держа кончиками пальцев дымящийся окурок, Даниэль весь отдался наслаждению. Вдруг на пороге появилась Кароль. Он и не знал, что она дома.
— Ты скоро кончишь разговаривать? Я жду уже добрый час!
— Да, да… Сейчас кончаю, — смутился Даниэль.
Он надеялся, что Кароль уйдет, но та не трогалась с места и разглядывала его с шутливым возмущением. Даниэль нехотя спустил ноги на пол, прижал трубку к губам и сказал, прикрывшись ладонью:
— Алло! Даниэла… Я больше не могу говорить. Подожди меня около лицея как-нибудь на днях… Ладно… Ну, пока…
Когда он положил трубку, Кароль улыбнулась:
— Ее зовут Даниэлой?
— Да.
— Как это мило!
Даниэль покраснел и тотчас рассердился на себя за это.
— Извини, я пойду к себе — мне сегодня столько задали!
Но Кароль уже не слушала его и, завладев телефоном, набирала номер. Через минуту он услышал:
— Алло! Это ты, Олимпия?.. Здравствуй, милочка!
Даниэль вернулся в свою комнату. Он переписал начисто решение задачи, на двух страницах не очень четко изложил философские взгляды Альфреда де Виньи и принялся зубрить физику. На прошлой неделе Мушино не сумел загнать его в угол, значит, обязательно вызовет завтра. Даниэль хотел ответить как следует. Получить бы 16 или 17! Просто так, для собственного удовольствия. Или чтобы поразить Даниэлу. Он все еще был во власти их недавнего разговора. И пока занимался, ему все время казалось, что она где-то рядом. Шагая по комнате с учебником физики в руке, Даниэль слышал, как бьется его сердце, пока вполголоса твердил: «Если соединить две тонкие линзы, это сочетание будет вести себя так же, как одна тонкая линза, оптическая сила которой равна алгебраической сумме оптических сил сложенных линз…»
Коридор шестого этажа, куда выходили комнаты для прислуги, был чистенький. Одна из дверей в глубине сияла свежей бутылочно-зеленой краской. Ошибиться было невозможно. Но дома ли Жан-Марк? А если дома, то один ли? Вдруг там Кароль… Ну, ничего не поделаешь. Мадлен подошла к комнате Жан-Марка как зачарованная, не сводя глаз с блестящей темно-зеленой двери. Что ее ждет за этой хрупкой преградой? Стоит переступить порог, и ничего уже не поправишь. Она остановилась, прислушалась. Ни звука. Согнутым пальцем Мадлен легонько постучала.
— Сейчас, — раздался голос Жан-Марка.
Он открыл дверь, протянул руку, и на лице его появилось затравленное выражение.
— Ах, это ты, Мадлен! — с трудом сказал он. — Я думал, консьержка с почтой. Не знал, что ты собираешься в Париж.
— Да и я этого не знала четыре часа назад, — ответила Мадлен, посмотрев ему прямо в глаза.
— Тебе дома сказали, где я живу?
— Да.
Жан-Марк пропустил ее. Мадлен вошла в просторную мансарду с белыми стенами и старой мебелью. Каждая вещь ей о чем-нибудь напоминала. Диван, стол, этажерка, стул, комод, кресло — все они были верными слугами, свидетелями многих лет жизни Эглетьеров. На столе лежали раскрытые книги — Жан-Марк занимался. Слава Богу, он один. Мадлен с облегчением вздохнула и, усевшись в кресло, закурила. Едкий вкус дыма вернул ей самообладание. Жан-Марк закрыл дверь.
— Тебе здесь нравится? — спросил он.
В ответ Мадлен резко спросила:
— Почему ты переехал?
Жан-Марк стыдливо усмехнулся. Он опустил плечи, потупился и промямлил:
— Ну, Мадлен, сама подумай… Мне двадцать лет… Вполне естественно, мне хочется немного свободы…
— Не очень-то она красивая, твоя свобода, Жан-Марк.
— Не понимаю, что ты хочешь сказать.
— Ты и Кароль…
Жан-Марк поднял голову. Его глаза сузились, взгляд блеснул, как стальное лезвие.
— Ах вот что! Ты виделась с Франсуазой! Представляю, что тебе наплела эта мещанка и святоша!
— Франсуаза только подтвердила то, что я угадала в свой прошлый приезд!
Жан-Марк схватил сигарету, бросил пачку на стол, щелкнул зажигалкой и вдохнул дым, стараясь выиграть время.
— В твой последний приезд? — произнес он, саркастически усмехаясь. — Видно, ты не очень-то проницательна, потому что в твой прошлый приезд ровным счетом ничего не было!
Нелепость его лжи рассердила Мадлен.
— Стало быть, теперь что-то есть! — отпарировала она.