— А я не забыла, — ответила Мадлен. — И потом я сняла номер в гостинице, в двух шагах отсюда…
В ее взгляде читалась такая решимость, что Кароль отступила. И Мадлен, которая время от времени любила напоминать о своем строптивом характере, успокоилась. Внеся ясность в этот вопрос, Мадлен с улыбкой принялась слушать рассказ Даниэля о том, как «тайным голосованием» (это обстоятельство ему особенно льстило) его избрали кандидатом на субсидию Зелиджа.
— Если все пойдет гладко, в июле я отправлюсь на Берег Слоновой Кости.
— Нужно еще согласие отца, — заметила Кароль.
— Он согласится, — ответил Даниэль.
И искоса бросил на Мадлен выразительный заговорщический взгляд, который Кароль не могла не заметить.
— Когда Филипп возвращается? — спросила Мадлен.
— Должен послезавтра, — ответила Кароль. — Я надеюсь, вы еще не уедете?
— Наверно…
— Я очень недовольна Жан-Марком. Он с каждым днем все больше опаздывает к обеду. Не будем его дожидаться и сядем за стол!
— Еще бы! — съязвил Даниэль. — А то как бы не прогневалась Мерседес.
— Значит, вы все же решили ее оставить? — спросила Мадлен.
— Ничего не поделаешь. — Кароль удрученно вздохнула.
— Интересно, почему? — вмешалась Франсуаза.
— Насколько Аньес славная и преданная, настолько несносна эта особа, — поддержал сестру Даниэль. Надменна, как матадор на арене, и мизинцем не шевельнет, чтобы сделать хоть что-нибудь, помимо своей обязательной работы, а ровно в девять смывается, хоть гром греми. Серьезно, Маду, по-моему, если девять пробьет в тот момент, когда она подает сыр, она сунет блюдо кому-нибудь из нас, швырнет фартук на пол и удалится прочь, как рабочий на заводах Рено, когда останавливается конвейер.
— Ты преувеличиваешь, — засмеялась Кароль.
— Ничего подобного! Вспомни прошлую пятницу! У нас ужинали Дюурионы и Шалузы, и сладкое разносила Аньес! Будь я на твоем месте, я бы выставил эту Мерседес в два счета!
— Но она прекрасно гладит, чистоплотна, аккуратна, исполнительна…
— Как же! Вечно все перепутает! Когда я лезу в свой шкаф за бельем, то никогда не знаю, мои там вещи, папины или Жан-Марка. Почему-то ни одной пары трусов у меня не осталось! Чтобы не искать и не морочить себе голову, я купил две пары нейлоновых и сам их стираю!
— Отличная подготовка для будущего путешественника! — иронически заметила Франсуаза.
Кароль откинула назад голову и, слегка ущипнув себя за узенький подбородок, сказала:
— Можете говорить что хотите, мои дорогие, но Мерседес у нас останется. К тому же, если я ее уволю, мне никого не найти взамен. Разве что испанку, ни слова не знающую по-французски. А Мерседес уже семь лет живет во Франции!
— И уже целых два года у нас! — подхватил Даниэль. — Просто поразительно! Да, ничего не скажешь, она нас вымуштровала! Внимание! Смирно!
Он выпрямился, и в ту же минуту в гостиную вошла худая черноволосая горничная, с острым носом, тяжелыми веками и хмурым лицом.
— Кушать подано!
За столом Кароль пыталась оживить разговор вопреки присутствию горничной, которая двигалась с холодной и презрительной миной, словно по ошибке попала в общество, недостойное ее высокого происхождения. К обеду было обжаренное в сухарях мясо, холодный ростбиф и салат. Кароль соблюдала диету, и ей отдельно подали ломтик мяса, поджаренного без жира и соли, и вареные овощи. Она лениво ковыряла вилкой в своей тарелке.
— Мне бы следовало взять с вас пример, — сказала Мадлен, — но не хватает мужества.
— Я это делаю не столько ради талии, сколько ради здоровья. Стоит мне пополнеть, у меня сразу начинаются такие мигрени…
«Врешь, голубушка!» — решила Мадлен, сама не зная, почему. Кароль спросила детей, как они провели день, и Франсуаза принялась рассказывать о своих занятиях в Институте восточных языков.
— У нас такая неразбериха! Студентов оказалось вдвое больше, чем было предусмотрено, и они не знают, как нас разместить! Только сегодня мы познакомились наконец с преподавателем, который будет вести у нас русский язык. Он необыкновенный!
— Чем же? — спросила Кароль.
— Да всем! Во-первых, он русский, его зовут Александр Козлов. По крайней мере он поставит нам произношение. Это ведь самое трудное…
Франсуаза говорила с увлечением и, казалось, была тронута интересом мачехи к ее занятиям. Мадлен подумала, что была неправа пять лет назад, когда боялась, что дети отнесутся к Кароль враждебно. Они приняли ее, потому что она не старалась их завоевать. Может быть, она даже стала им ближе отца? И все же не Кароль они открывают душу. Мадлен не сомневалась, что здесь ее никто не заменил. Сидя за столом между племянником и племянницей, она с удовольствием вспомнила о доказательствах доверия, которые без всякого нажима только что получила от них обоих. Еще вчера она ни о ком не думала, а теперь на нее свалилось достаточно забот, чтобы заполнить ее одиночество на много дней и ночей. Франсуаза влюблена, Даниэль собирается в Африку!.. В волнении Мадлен схватила сигарету, извинилась и встала за пепельницей.
— Я бы вам подала, мадам. Я для того и нахожусь здесь… — сказала Мерседес, почти не разжимая губ.
— Ну конечно, — смущенно пробормотала Кароль.
В тот момент, когда Мерседес начала подавать тарелки для сладкого, в коридоре хлопнула дверь. Все подняли голову. В столовую с шумом влетел запыхавшийся Жан-Марк.
— Простите, ради бога, мой автобус попал в пробку.
— А ты езди на мопеде, как я, — посоветовал Даниэль. — На нем в любую щель пролезешь.
Даже не взглянув на младшего брата. Жан-Марк обошел вокруг стола и воскликнул:
— Мадлен! Вот здорово!
Он один из троих вот уже два года не называл ее тетей Маду. Он ведь старший — скоро минет двадцать! Мадлен подставила щеку высокому, худому и щеголеватому брюнету. Потом посмотрела, как он целует руку Кароль. Такая же изящная непринужденность, что у отца. Но подбородок и губы вялые. С детства он сохранил дурную привычку в минуты задумчивости сидеть с полуоткрытым ртом. Длинные черные ресницы затеняли зеленовато-синие глаза Жан-Марка.
— Месье Жан-Марк уже обедал или я должна обслужить его? — раздраженно спросила Мерседес.
— Дайте холодного мяса, — пробормотал Жан-Марк. — Больше ничего не надо.
С засученными рукавами и в несвежем фартуке Аньес принесла сладкое: было пять минут десятого. Мерседес не стала дожидаться конца обеда. Вся семья дружно расхохоталась.
— Ну, что я говорил, Маду?
— Да, ничего не скажешь, мы народ покладистый! — отозвался Жан-Марк.
— Ах, ну какое это имеет значение! — вздохнула Кароль.
Парадоксально, однако страх перед домашними неурядицами заставлял ее вести себя так, словно она была выше сословных предрассудков. Ее снисходительность не знала пределов. Все перешли в гостиную, Аньес принесла кофе для всех и липовый отвар для Кароль, которая жаловалась на усталость и бессонницу, клялась, что Париж убивает ее и что она сто раз предпочла бы жить где-нибудь в рыбачьем поселке. В десять часов, видя, что Мадлен не терпится побыть наедине с племянниками, она удалилась к себе.