Улыбнулся ей белыми губами.
Поднял выше бокал. Стукнул стеклом о стекло.
– Пройдет! – улыбнулась Фелисидад.
И тут ударила музыка.
И прямо перед ними появилась старуха, и широкие костлявые плечи ее, похожие на плохо стесанные доски, были наги, как у девушки.
Старуха избоченилась, положила ладонь на бедро, откинула голову старой одинокой птицы и глянула на Рома круглым, в оправе обвислых морщин, синим бельмастым птичьим глазом.
Протянула руку – ладонью вверх.
Так стояла. Ждала.
И Фелисидад крикнула:
– Что ждешь сидишь! Не видишь, сеньора приглашает тебя!
Ром растерялся. Испугался.
Слишком стара партнерша. Куда тянут его?! Секунды стучат костяшками. Это кастаньеты.
Рука хищно тянулась к нему. Сейчас вцепится. Надо ответить. Он, будто тонул, беспомощно выбросил вперед руку и крепко, хватко уцепился за руку старухи. В другой руке старуха держала наполовину пустую бутылку текилы. Птичий глаз подмигнул Рому. Музыка ударила яростней, звонче. Старуха сделала широкий шаг вперед, и Ром, сам того не желая, крепко обхватил ее за талию, ощутив под ладонью, под пальцами худые торчащие ребра.
Скелет. Танцевать танго со скелетом. Он еще никогда…
Музыка становилась громче, безвыходней. Убежать уже нельзя. Можно только перехватить инициативу и вести, повести тангеру самому. Вот так. Так.
Старуха пыталась диктовать ему. Напрасно. Он не давался. Он вел. Он диктовал. Он опережал ее желанья. Сухая старческая нога обхватила змеей его ногу. Он вздрогнул от отвращенья. Перекинул тощее тело через руку, отогнул, ниже, еще ниже. Старуха вытянула вперед ногу и так застыла. А музыка вилась хороводом вокруг них, и они стали центром праздника. Все глядели на них и дивились, и примолкли, и тихо следили за ними.
Страшное, в морщинах, выпитое огромной жизнью лицо приблизилось. Сухие, цвета земли, губы, раскрывшись, придвинулись к губам Рома. Старуха хотела поцеловать его, он это видел! Разве в танце целуются старый и молодой? Разве жизнь когда-нибудь, даже на празднике, целует смерть?
В его плечи вцепились острые железные пальцы. Старуха без слов сказала ему, глазами: «Сегодня будешь со мной». Все в нем взорвалось: «Нет, не буду, врешь!» Круглые совьи глаза хохотали. «Ах так, – подумал он зло, крутя нищие старые мощи, подняв выше головы старую мосластую руку, – да только это не я буду с тобой, а ты, ты будешь со мной. Это не ты возьмешь меня, а я возьму тебя. Я!»
Обнял. Выдохнул соленый воздух ей в лицо. В желтый костяной череп. Отдулись, полетели вбок, вверх от печеного яблока щеки, паутинные нити. Старуха еще раз сделала соблазнительное ганчо. Ром сделал болео, махнул ногой между ее расставленных под узкой, с разрезом, юбкой жалких тощих ног. Жалких?! Она танцевала танго лучше всех на побережье. Эти хилые ноги, эти костлявые руки манили, тащили за собой в синеву и черноту, уводили навсегда.
– Тихо, – шепнул Ром по-русски, – тише, не напирай… Слушай, как я тебя веду…
Старуха оскалилась.
– Это я тебя веду, – ответила она по-испански, задыхаясь. Рука, отдельно от нее, будто механическая, железная, поднесла к ее губам бутылку, и она жадно глотнула. – Не ошибись. Ты мой.
– Это ты моя.
Ром рванул ее за руку вбок. Мелодия сделала коварный изгиб, публика дружно хлопнула в ладоши. За ними наблюдали. На них делали ставки. Кто кого перетанцует. Ром перестал думать о Фелисидад. Забыл о ней. Он забыл, кто они и откуда и зачем приехали в Масатлан, и куда забрели, и что он делает здесь, в круге яркого света меж заваленных снедью и посудой столов. Людей нет! Он наедине со старухой. И вошел под ребро ее буравящий глаз. То одним глазом повернется к нему старая птица. То другим. Раскрывает клюв. Слышен клекот. Теперь он знает птичий язык. Птица – вестница ухода. Но он не сегодня уйдет. Не с ней. Не сейчас.
Но затягивало черное танго. Чужие кости наступали, давили чугунно ему на бегущие прочь и вперед ноги. Он понял: пропал. Рванулся! Со свистом пролетел сквозь зубы холодный воздух. Он еще вел. Он – еще – танцевал! А старуха тянула. И пропасть рядом была. Черный океан? Черный ветер? Земля, внезапно ставшая небесами?
– Не сейчас! – крикнул по-русски.
– Сейчас! – крикнула старуха.
Скелет наклонился, выпрямился, поволок его за собой, и он крепче обнял скелет и пригнул его ниже, еще ниже. Задыхающийся голос запел рядом с ним, стараясь перекричать свист ветра в его ушах:
Смерть, костлявая красотка!
Обниму тебя до хруста!
Где твое живое сердце?!
А под ребрами-то пусто!
Поцелую тебя в череп —
Загремишь, как погремушка!
Твое сердце съели черви,
Развеселая подружка!
Он крутанул старуху на месте, она завертелась волчком, вихрь поднялся и полетел от ее ярко-красного шелкового платья. В разрезе юбки обнажилось бедро: кость, обтянутая желтой кожей. Полетела на пол бутылка. Покатилась со звоном. Текила выливалась, пахло спиртом, яблоком и сырой мякотью кактуса нопалес. Старухина туфля поскользнулась на политом текилой полу, скелет поехал прочь из рук Рома, и Ром поймал тангеру на отлете, на излете. На краю.
А девичий голос рядом с ним продолжал петь, задыхаясь, чуть не плача:
Не боюсь тебя ни капли!
Станцевать с тобой сумею!
За камнями, у прибоя
Я тобою овладею!
Музыка взвилась и оборвалась.
Тангерос встали. Застыли.
Старуха выпросталась из рук Рома. Сделала шаг назад. Церемонно раскланялась. Ее птичьи глаза под выщипанными бровями опять горели тускло и равнодушно, как у больной совы. Растопырила пальцы. Все десять пальцев светились в полумраке кафе. Ноги-кочерги на высоких каблуках чуть, медленно и горько, покачивали изработанное тело, станцевавшее очередное танго на этой земле. Может быть, последнее.
– Может быть, мое последнее танго, – сквозь зубы выцедила старуха и благодарно наклонила голову с жалким седым пучком на затылке. – Спасибо вам, кавалер.
Ром, дрожа, сделал ответный поклон.
Пока шел к столику – слышал шепот: это ведь сама Хуана Перес с ним танцевала!.. а зачем она пожаловала сюда?.. она же знаменитость… а я думал, она давно умерла!.. нет, видишь, жива старая каракатица… но пляшет как!.. молодым и не снилось… да, старая школа… сумасшедший дом, нет, это невероятно, что они оба здесь выделывали… а кто это с ней-то выделывался?!. непонятно… но тоже неслабо… а может, старуха-то нам еще и споет!.. она, говорят, поет здорово… «говорят», дурак!.. открой Интернет и скачай ее записи, если не поленишься!.. в обморок упадешь, какой голосяра!..
«Голос. Голос. Кто это пел, когда он танцевал? Фелисидад?»