И женщина встает перед холеным во весь рост в черном плаще. И протягивает руку: еще налей. И холеный наливает ей еще. И я скрежещу зубами. Ты, сука!.. Если ты мне не нальешь, я двину тебе под ребро!..
Но я далеко во времени. Я далеко в пространстве. Он не слышит меня. Он пьет. Пьет и она. Пьет и другой, бородатый, и скалится.
Они, все трое, так хорошо понимают друг друга.
Я вижу, как женщина поднимает руку ладонью вперед. Я вижу, как она смеется. Я слышу — она говорит так: мы с Георгием занимаемся девочками, ты, Амвросий, — мальчиками. Не пора ли нам объединить наши усилия? Выберете меня командиром? Помните, мы с вами — владыки будущего. Мы держим в руках эту жизнь. Мы ее лепим. Мы строим ее из человеческих кубиков. Это, господа, поважнее клонирования; поглавнее атомного оружия; привлекательнее бессмертия, потому что бессмертия все равно нет.
И она улыбается — я вижу это.
И она обводит обоих мужчин глазами.
Я не знаю слов, что она произнесла. Я не знаю, что такое клонирование. Может быть, это когда с одного человека снимают много слепков, и из одного получается целое войско. Я не знаю, что такое атомное оружие. Быть может, это оружие, которое стреляет не пулями, а мельчайшими частицами бытия, о которых писал еще грек Демокрит, и они пронзают человека насквозь. Зато я знаю, что такое бессмертие. Женщина с красными волосами, в черном плаще думает, что бессмертия нет. И здесь она просчиталась. Она ошибается. Бессмертие есть. Иначе почему же я, Мишель де Нотр-Дам, пьянством страдающий, по времени ночами летающий, до сих пор жив и вижу все это?
Нас уничтожат! Нас всех перебьют, как котят!
Нет, нас не уничтожат. Мы — сила. Ты слышал, что сказал Хайдер?! Мы — сила!
Сила, сила… Хирург тоже играл мускулами! А конец один! Нас перестреляют, как зайцев по осени!
Нас загонят…
Нас не догонят! Мы бегаем быстро! А если догонят — будем биться, как той ночью! До последнего! Железными цепями! Кастетами! Давать в зубы! Давать ботинком под дых! И пусть стреляют нам в лицо — мы сдохнем за нашу правду!
А какая она, наша правда?
Слишком тихий голос.
Скин, сидящий на корточках в углу и курящий сигарету, сказал это слишком тихо, но все услышали. И бросили говорить, кричать и материться.
И уставились на того, кто это спросил.
И бритый худенький парнишка, досмолив окурок, бросив на пол и затоптав его, встал с корточек — и выпрямился, и хотел что-то еще сказать. И сжался под сотней взглядов, расстрелявших его.
* * *
— Больного Архипа Косова ко мне!
Сейчас, Ангелина Андреевна, будет сделано. — Санитар Дубина ощерился, подмигнул. — Доставлю в лучшем виде.
Она отвернулась к окну. Плафон под потолком мигнул. Дубина ретировался. Она внезапно похолодела. Чутье. У нее всегда было очень хорошее, как у рыси или лисы, чутье.
Поэтому, когда Дубина, с растерянной мордой, снова ввалился к ней в кабинет, она не удивилась тому, что он выдавил из себя, как пасту из тюбика.
Санитар Дубина, мыча, заливаясь густой краской, покрываясь потом, прогудел:
Это… Ангелина Андреевна… больного Косова… Нет на месте… И вообще… это… нигде нет…
Она вскинула глаза на санитара.
Как это нигде? В коридоре? В туалете? В подсобках? В ординаторских? Под лестницами? У старшей сестры? В процедурной?
Нигде. Нет как нет, Ангелина Андреевна. Все обшарили.
Так, хорошенькое дельце. Ну правильно, она же дней десять не показывалась к нему в палату. Похоже, ее бурный романчик с гололобым мальчиком закончился, финила ля комедиа, занавес падает, господа. И, пожалуй, их разрыв она опишет в очередном бульварном романе. Она слишком увлеклась в эти дни своим Вождем. И любовью с ним. И еще кое-кем. Она увлеклась своими делами. Она никогда не забывала про дела. Слава Богу, не было звонков от клиентов, от страдающих разнообразными неврозами богатеев Москвы. Ну-у… если считать, что Георгий Елагин — тоже ее пациент, то тогда такой звонок был… И встреча — была…
Вы все тщательно обыскали?
Ее голос был сух и жесток.
Все, Ангелина Андреевна. — Дубина резко, нервно сглотнул. — Испарился.
Точнее выражаясь, сбежал.
Дубина застыл, вытянувшись во фрунт. Ангелина подошла к нему. Он втянул голову в плечи. Ему показалось — она сейчас даст ему пощечину.
Убежал! — крикнула она. — Называйте, пожалуйста, вещи своими именами!
Убежал, Ангелина Андр…
У нее вдруг будто чьей-то когтистой лапой сжало сердце. Кровь бросилась ей в голову. Она видела себя в зеркале напротив — покрасневшую, как во время климактерического прилива, с расширившимися от бешенства, посветлевшими глазами, с рыжей прядью, выбившейся из-под белой шапочки.
И что! — Она задыхалась от ярости. — Принимайте меры! А я посмотрю на вас! Беспомощные скоты!
Она рванула трубку телефона.
Да! Спецбольница! Да, пожалуйста, в розыск! Убежал больной Архип Косов, восьмидесятого года рождения, особые приметы…
Она задумалась на секунду. У больного Архипа Косова не было особых примет. Чуть раскосые темные глаза. Чуть торчащие скулы. Чуть вывернутые наружу губы. Как у Хайдера и у этого… сынка Георгия. Она закрыла глаза.
И внезапно, стоя у телефона с закрытыми на миг глазами, поняла: Хайдер и Ефим Елагин похожи. Только у одного подбородок раздвоенный, а у другого — гладкий. У одного есть родинка на щеке, а у другого — нет. У одного нос перебит в драке, а у другого — ровный, как у кондотьера. А так — глаза, губы, лепка лица, это хорошо знакомое ей, надменно-веселое выражение…
Как два яйца в яичнице, вылитые на сковородку.
Нет. Не может быть.
Особые приметы, — сказала она четко, — раскосый немного, с азиатчинкой. Россия азиатская страна, вы же догадываетесь. Был обрит, но волосы уже отросли. Высокий. Худой. Убежал в больничной пижаме. Полосатая?.. Нет, холщовая. Возможно, — она поморщилась, — кто-то принес ему одежду. Может быть, побег был задуман. Его одежда хранится у меня в больничном шкафу. Она цела. Когда убежал?.. Сегодня?.. Нет, не сегодня. Несколько дней назад. Я была занята и не появлялась в палате, где он лежал. Спасибо, будем держать с вами связь.
Частный сыск все равно лучше любых милиций. Не бойся, друг, далеко не удерешь, найдут. Она положила трубку на рычаги, подошла к шкафу. Вынула из кармана ключ, повернула в замке. Шкаф, где хранилась скинхедовская одежда Архипа Косова, был пуст.
Когда Хайдер, переступив порог Бункера, мрачно сообщил всем, что убит Сашка Деготь, Зубр, витиевато выматерившись, смачно плюнул себе под ноги.
Фюрер, они отслеживают нас!