– Сделаю все, что в моих силах, будь спокоен. Да, Морис… это касается твоих привидений или речь идет о ком-то, кого ты хочешь повидать без свидетелей?
Она сделала этот намек на мои амурные похождения (я не знал до этого, а точнее, мне не приходило в голову задуматься, знает она о них или нет) с похвальной тактичностью.
– Это мои привидения, – сказал я.
– Ясно. Я тебе не нужна в качестве свидетеля?
– Спасибо за предложенную помощь, Люси, но я уверен, что он не придет, если там будет еще кто-нибудь, кроме меня. Скажи мне, ты действительно веришь, что я уже видел его раньше?
– Я по-прежнему думаю, что тебе показалось, но я могу и ошибаться. Ты нашел ту вещь, которую искал под полом?
– Да.
– Она представляет какой-то интерес?
– Нет.
– Что-то вроде записей в том блокноте?
То ли ее осенила догадка, то ли это был результат логических рассуждений.
– Да, нечто в этом роде.
– Только обязательно расскажи мне потом, что произошло, если вообще что-нибудь произойдет.
– Расскажу обязательно. Спасибо, Люси. Напоследок оставалось разыскать Дэвида. Пусть проследит, чтобы немногие посетители «со стороны», ожидаемые к ужину, также покинули бар и обеденный зал до полуночи. Было практически невыполнимой задачей отправить в свои номера клиентов, проживающих в гостинице, но вряд ли им придет в голову предаваться долгому пьяному разгулу в баре, когда у нас совсем недавно состоялись похороны. По крайней мере, я полагал, что разговор с Дэвидом – это все, что мне осталось сделать, но вдруг налетел на Джойс и Диану у самой автостоянки.
На плечах и в ушах снова блестели украшения, и они опять напустили на лица такое выражение, будто их пригласили на званый ужин с коктейлями на веранде, и у них явно испортилось настроение, когда они увидели меня.
Я подумал сначала, что они нервничают (что было бы вполне понятно), предвидя возможную неловкую ситуацию, потом решил, что их возмущает вмешательство какой-либо третьей стороны, а потом увидел, что их просто раздражает мое появление.
Я не смог придумать ничего более оригинального, как воскликнуть бодрым тоном: «Привет». Все остальные слова, казалось, содержат в себе долю иронии или непристойный намек.
Они обменялись уже знакомым мне взглядом, молча совещаясь друг с другом, и Джойс сказала:
– Мы решили съездить в деревню и посидеть в каком-нибудь баре.
– Неплохая мысль. Мне тоже нужно сейчас по делам. Поезжайте, меня не надо ждать.
– Что-нибудь оставить тебе поесть к твоему возвращению?
– Нет, не надо. Ну, увидимся.
Пока она усаживалась неторопливо в «мини-купер», я забрался быстро в свой «фольксваген», размышляя, почему Диана не проронила ни слова. Сколько я помню ее, в любом разговоре, в самом коротком обмене фразами две трети реплик всегда принадлежало ей, а иначе она не успокоится. И в самой манере ее поведения в эти десять – пятнадцать секунд сквозило детское послушание, почти раболепие. Не знаю, что именно происходило между этими двумя особами, но времени у них было более чем достаточно на любые фантазии. Я посмотрел на свои часы и обнаружил, что уже ровно восемь.
Мое настроение, которое начало понемногу улучшаться, снова резко испортилось, когда я подумал о тех четырех часах, которые надо чем-то заполнить. Я по-прежнему не имел четкого представления, куда и зачем гоню свою машину, и сама езда на большой скорости без определенной цели усиливала тревожное желание убежать куда-нибудь подальше. Из-за этого у меня вскоре появилось ощущение, будто меня преследует некто или нечто враждебное. Но именно «будто»; я абсолютно ясно понимал, что никто и ничто не гонится за мной, – впрочем, я не помню случая, чтобы сильное обманчивое впечатление вроде этого хоть в какой-то мизерной степени удалось бы развеять, четко осознав его обманчивость.
Я разогнался до восьмидесяти миль на шоссе А-595, и какие-то секунды спасли меня от столкновения с бензовозом, и только потом мне пришло в голову, что никакая, даже самая большая скорость не поможет человеку убежать от самого себя. Я нашел, что банальность этой мысли успокаивает, после чего смог переключиться на менее быструю езду.
Я остановился у пивной «Георг» на подъезде к Ройстону, съел пару бутербродов с ветчиной, выпил полторы пинты бочкового пива, принял пилюлю, купил фляжку виски «Белая лошадь» и поехал дальше. В Кембридже я зашел в кино, высидел сорок минут на сеансе широкоэкранного вестерна (в котором помимо долгих разговоров и еще более долгих пауз один человек выстрелил в другого и промахнулся), после чего я решил, что для моего слишком напряженного нервного состояния будет лучше уйти. В плохие дни посещение кино иногда приводит к тому, что у меня появляется удивительно сильное предчувствие скорой смерти, вызванное этим характерным сочетанием темноты, ощущаемого, но невидимого присутствия посторонних людей, огромных, неестественно окрашенных, быстро сменяющихся образов и голосов, которые звучат не совсем как голоса. Я бродил некоторое время по улицам, считая шаги и уверяя себя, что какое-то интересное событие должно произойти между тремястами и тремястами пятьюдесятью, и оно докажет всем: Оллингтон знает, о чем говорит, его предсказаниям можно доверять. Счет перевалил уже за триста сорок, но на моем пути не появилось ничего хотя бы отдаленно интересного, не встретилось даже ни одной симпатичной женщины, так что я удовольствовался книжным киоском, увиденным сквозь витрину большого универсального магазина. У них было еще открыто, я вошел и купил книжку в мягкой обложке, вещь, о которой я никогда не слышал, написанная автором, чье первое произведение (сатира провинциальных нравов, как я вспомнил) получило в свое время похвальные отзывы. В маленьком баре «Университетского герба», где подавали только коктейли, я убил на нее сорок минут своего времени, после чего вышел на улицу и бросил книжку в урну по пути к своей машине. К надуманности, свойственной всей художественной литературе, автор добавил кое-что чисто индивидуальное: во-первых, неспособность оставить даже самые расхожие фразы неукрашенными какими-либо словесными рюшами, финтифлюшками, завитушками, наталкивающими на воспоминание о тех варварских культурах, чьи предметы культа и строения сплошь орнаментированы; во-вторых, укоренившуюся привычку развивать повествование посредством резких, скомканных переходов от одного вяло прописанного эпизода к другому; в-третьих, упорное следование своему методу подачи характеров, который заключается в том, что, изобразив книжного героя с помощью одного стереотипа, автор затем «раскрывает» характер другим заранее известным стереотипом. Но ладно, было бы странно ожидать чего-то другого. Это ведь литературное произведение, роман.
Снова оказавшись на шоссе, только теперь в темноте, я почувствовал вскоре, как меня охватывает паника. У меня была причина (определенная) чувствовать страх перед встречей с Андерхиллом; он не имел ничего общего с тем диким, беспочвенным, беспредметным страхом, который выгонял меня в детстве на улицу, заставляя бежать через луг перед домом – до тех пор, пока я в буквальном смысле не валился с ног, а какое-то время спустя вынуждал меня читать газету от заголовка до последней строчки вслух самому себе и как можно быстрее, одновременно отбивая такт одной ногой, а затем второй и тоже как можно быстрее. Подобный умственный настрой не самое лучшее, когда ты за рулем в гуще транспортного потока, текущего со скоростью от тридцати до шестидесяти пяти миль в час, а то и быстрее по довольно узкому шоссе. Каждый раз, когда я выезжал для обгона на середину, видя впереди колонну надвигающихся фар, или приближался к повороту, начинало казаться, что осмысленное чувство опасности вытеснит раз и навсегда безрассудный страх, но оно незаметно отпускало и забывалось, как только исчезала сама опасность.