– Запросто! То есть, разумеется, не то чтобы запросто, но без особых…
– Абсолютно чуждая нам культура, кухня, напитки, одежда, искусство, образ мыслей – все совершенно иное!
– Изначально, бесспорно, да, но в Японию уже довольно давно проникла западная музыка, и уж во всяком случае он…
– В момент целую культуру не перестроишь.
– Возможно, вы правы, только этот парень живет в Штатах с тысяча девятьсот пятидесятого года, уже с восьми лет, и, значит, теперь прекрасно разбирается в западной музыке. А этот его концерт – весьма и весьма любопытное произведение. Не выдающееся, но любопытное.
Гарольд опустил взгляд в мою рукопись:
– Вы тут пишете, что он почти все время жил в Калифорнии?
– Ну да, а что?
– Но ведь должны же проявиться у него какие-нибудь японские веяния! Хоть колокольчики, что ли.
– Ничего такого я у него не заметил.
– Может, слушали невнимательно? – заметил Гарольд в присущей ему занудливой манере. – Да, и вот еще что… Для чего этот его концерт?
– Как для чего? Для оркестра.
– Это понятно, но какой у него, черт побери, солирующий инструмент?
– Да никакого. Это в некотором смысле концерт…
– Послушайте, если есть концерт, должен быть и солист. Как у Бетховена, у Чайковского, у Шуберта. Даже я это знаю! Словом, проверьте, пожалуйста.
– Нет уж, Гарольд! – сказал я. – Вам надо, вы и проверяйте, и если я не прав, перешлите мой гонорар в Бетховенский фонд для музыкантов.
– Ну ладно, ладно!
Гарольд возобновил чтение рецензии, или, во всяком случае, вновь обратил взгляд к столу. В это утро начальственная ревизия даже такого материала отличалась придирчивостью. Должно быть, Мирз был раздосадован отсутствием моментов, на которые он с готовностью мог бы направить жало своей критики: скажем, похвал в адрес кубинца, виртуоза игры на виоле д'аморе, или баритонального баса из Северной Кореи. Я мысленно принялся прикидывать, после какой рецензии Мирз непременно бы меня выгнал: восхваление новой оперы боливийского композитора, дирижирует которой родезиец, а среди исполнителей – бразильцы, гаитянцы, испанцы и южные африканцы, а также члены общества Джона Берча. Не успел я как следует развить эту тему, как зазвонил телефон.
– Слушаю! – произнес в трубку Гарольд. – Кто-нибудь, проводите ее ко мне, хорошо? – Он повесил трубку и взглянул на меня: – За мной пришла дочь, так что придется на этом прерваться. Справьтесь, как обычно, у Коутса в пять тридцать. И не забудьте проверить эти музыкальные термины.
Я направился в редакцию текущих новостей и в дверях столкнулся с выходившим оттуда низеньким человечком, седым как лунь, но в светло-вишневом костюме, рубашке в крупную клетку и с громадным оранжевым галстуком. В редакции Коутс беседовал с Терри Болсовером, волосатым парнем, катавшим рецензии на попсовый грохот, но при всем этом приличным малым. Я не стал с ходу включаться в их разговор, а задержался у большого окна, выводящего в коридор, испытывая желание взглянуть, что за дочь у нашего Гарольда Мирза. И мое любопытство было вознаграждено с лихвой, ибо менее чем через минуту появился из лифта тип в серой униформе, препровождавший Сильвию из цокольного этажа прямо в кабинет Гарольда. Меня она не заметила.
– Черт побери! – вырвалось у меня.
– Неужто я слышу ругательство из уст, обычно весьма сдержанных? – заметил Коутс.
– Видно, спохватился, что перепутал номер очередного опуса, – сказал Болсовер.
– Хуже! Я только что видел мисс Мирз.
– Зрелище ошеломляющее! – согласился Коутс.
– Попрошу учесть, – вставил Болсовер, – что, судя по слухам, характер у нее почище внешности.
– Это точно. То есть это я знаю наверняка.
Теперь мне не составило труда понять, кого мне напомнила Сильвия при первой встрече в моей квартире. Возникший в памяти образ, prestissimo [4] в страхе унесся прочь под взглядами обоих коллег, с некоторым любопытством взиравших на меня. Тут Болсовер сказал:
– Послушайте, Дуг, раз вы здесь… Кажется, вы большой приятель этого знаменитого дирижера, сэра Роя Вандервейна, да? Я не ошибся?
– Нет, не ошиблись. А что?
Вероятно, при таком совпадении лицо мое исказил ужас. Явно возросшее любопытство Коутса было через мгновение прервано накатившим на него приступом кашля. Болсовер вынул из внутреннего кармана куртки, типа тех, что носили герильерос, листок красного цвета с черным печатным текстом.
– Вы, вероятно, видали это – про концерт «Свиней на улице» во вторник? Так вот, есть еще одно дельце…
– Свиней? Что за свиньи? Я не…
– Ну, так называется одна поп-группа. В основном выступают с музыкой протеста, правда не слишком серьезного, типа того, мол, хочу герлу одну такую, что старика пришила своего; вот и весь протест. Как вдруг они взялись утверждать, будто к тому же и отличные музыканты и способны расширить границы искусства. Тут-то и возник ваш приятель. А я думал, вы тоже такое получили. Держите!
Я взял красную бумажку и прочел (если перевести на удобоваримый язык), что в программе выступления также произведение «Элевации № 9», сочинение сэра Роя Вандервейна, исполняемое им самим в сопровождении группы «Свиньи на улице». Все прочие данные о Рое, за исключением его пола и преданности молодежному движению, здесь были чистым вымыслом. Меня пронзило, что я совершенно позабыл про это его произведение, но острота осознания смягчалась надеждой, что, возможно, Рой собственноручно вычеркнул мое имя из списка обладателей данного документа.
– Ну и что эти «Свиньи»? – спросил я, возвращая листок. – С точки зрения музыкального рынка?
– Да ну, совершеннейшая лабуда! Гитарист, правда, неплохой. Хотя довольно популярны. Полный порядок с менеджментом и свой человек в прессе.
– Ясно. И что я…
– Не согласились бы вы, скажем, спросить у него, могу я перекинуться с ним словом в эти дни до вторника. Насчет того, как к нему пришла идея сочинения, что именно поп-музыка может почерпнуть из классики, каковы перспективы развития музыки, всякое такое. Словом, чтоб я не с улицы ему звонил?
– Стоит вам поделиться с ним своими намерениями, и он будет ваш столько, сколько захотите. Но я его предупрежу.
– Спасибо, Дуг! Я вам, честно, очень признателен.
Болсовер ушел. Коутс разговаривал по телефону. Когда он повесил трубку, я спросил:
– Альберт, вы позволите короткий звонок?
– Да звоните сколько угодно!
– Это старику Вандервейну. Не знаю, известно ли это вам, но Гарольд затаил на него зуб. Причем без особых оснований.
– Мне это неизвестно, однако об основаниях можно догадываться. Так что?