Вот в один из этих беспокойных дней Сейлор и явился в редакцию «Коммерческого вестника» за очередным заданием. Там его ждала записка от редактора отдела городских новостей, в которой он прочел следующее: «Отправляйся в проклятый дом на Виноградной и покантуйся там до утра, только один. Если там и впрямь нечисто, слепишь пару колонок». Сейлор повиновался своему сюзерену – ему не хотелось терять место в газете.

Сообщив полиции о своих намерениях, он еще засветло залез в дом через окно, выходившее на двор, обошел комнаты – пустые, без мебели, но зато с обилием пыли – и наконец нашел в одной старый диван. Сейлор перетащил его в гостиную, расположился на нем и стал смотреть, как сгущается темнота – других занятий у него до поры не было. Но еще прежде, чем стемнело, на улице перед домом собралась, как обычно, толпа любопытных. Люди большей частью молчали, но хватало среди них и неуемных остряков, которые то и дело демонстрировали смелость и свободомыслие при помощи презрительных замечаний и грубых выкриков. Никто из них не знал, что в доме затаился наблюдатель. А Сейлор не хотел зажигать свет – окна без штор тут же выдали бы его присутствие, а это грозило осмеянием, а то и побоями. Кроме того, репортером он был добросовестным и не хотел делать ничего, что испортило бы собственные его ощущения или нарушило бы те условия, при которых, как принято думать, творится сверхъестественное.

Стемнело, и только рассеянный свет от уличного фонаря освещал часть стены в комнате, где сидел Сейлор. Внутренние двери он оставил открытыми по всему дому – и на первом этаже, и на втором, – но те, что вели на улицу и во двор, были закрыты и заперты. Вдруг толпа зашумела, и это заставило его подскочить к окну и взглянуть на улицу. Он различил какую-то фигуру, быстро идущую по лужайке к дому; видел он ее всего несколько секунд, а потом ее скрыл выступ стены. Он услышал, как открылась, а потом закрылась входная дверь… шаги в холле, тяжелые и поспешные… слышал, как кто-то поднимается по лестнице… а потом – топот в комнате наверху по голому, без ковра, полу.

Сейлор быстро достал свой пистолет, и по лестнице поднялся в верхнюю комнату, куда тоже падало немного света с улицы. Там никого не было. Он услышал шаги в смежной комнате и пошел туда. В ней тоже было темно, тихо и пусто. Тут он обо что-то споткнулся, опустился на колени и ощупью нашел этот предмет. Это была человеческая голова, женская голова. Сейлор, человек с железными нервами, взял голову за волосы и отнес в комнату на первом этаже, ту самую, где было достаточно света от уличного фонаря. Там он поднес голову к окну и принялся внимательно рассматривать. Поглощенный этим занятием, он едва расслышал, что входная дверь быстро открылась и закрылась, и по всему дому зашаркали шаги. Он поднял взгляд от своей ужасной находки и обнаружил, что находится посреди настоящей толпы: комната была переполнена какими-то блеклыми мужчинами и женщинами. Он даже сначала подумал, что толпе зевак как-то удалось ворваться с улицы.

– Леди и джентльмены, – холодно сказал он, – вы видите меня при весьма подозрительных обстоятельствах, но я…

Его голос утонул во всеобщем хохоте – такого рода смех часто слышится в сумасшедшем доме. Все показывали пальцами на голову у него в руках, а когда он выпустил ее и она покатилась по полу, им под ноги, они развеселились еще больше. Сперва они заплясали вокруг головы с гротескными жестами и неописуемо непристойными движениями. Потом начали пинать голову, гоняли ее по всей комнате, от стены к стене, пихали и колотили друг друга, чтобы дорваться до головы и ударить по ней ногой, ругались, кричали и пели гнусные куплеты, а вконец расколошмаченная голова сама каталась по всей комнате, как будто была одержима ужасом и пыталась куда-нибудь убежать. Потом она выкатилась-таки в холл, и все наперегонки кинулись за нею. Через пару секунд хлопнула входная дверь, да так, что стены вздрогнули, и репортер остался один, в мертвой тишине.

Осторожно спрятав пистолет, который он все это время не выпускал из руки, Сейлор подошел к окну и выглянул. Улица была тиха и пустынна; фонари не горели; коньки крыш и дымоходы четко рисовались на фоне неба, розовеющего на востоке. Сейлор вышел из дома – дверь легко уступила нажиму его руки – и отправился в редакцию «Коммерческого вестника». Редактор отдела городских новостей на этот раз был в своем кабинете. Он спал. Сейлор разбудил его и сообщил:

– Ну, был я в этом проклятом доме.

Редактор посмотрел на него тупо, словно еще не совсем проснулся.

– Боже милостивый! – воскликнул он. – Неужто Сейлор?

– Самый он… А почему бы и нет?

Редактор ничего не ответил, только смотрел на него во все глаза.

– Я просидел там всю ночь… или около того, – сказал Сейлор.

– Говорят, что нынче там было на редкость спокойно, – сказал редактор. Он взял со стола пресс-папье и принялся внимательно его рассматривать. – А ты… видел что-нибудь?

– Ровным счетом ничего.

Дом, увитый лозой

Милях в трех от небольшого города Нортон, что в штате Миссури, близ дороги, ведущей к Мейсвиллу, до сих пор стоит старый дом, чьими последними жителями были Гардинги. В 1886 году он опустел, и нет, пожалуй, никакой надежды, что кто-то когда-нибудь в нем поселится. Беспощадное время и небрежение людей, живших вокруг, способствовали его преображению в весьма живописную руину. Человек нездешний, незнакомый с историей дома, едва ли счел бы дом «проклятым», но по всей округе за ним укрепилась именно такая злая репутация. Окна в нем были без стекол, дверные проемы – без дверей; в крыше зияли большие дыры, краска на досках, которыми он был обшит, облезла, и они посерели от непогод. Но эти верные признаки дурного места были частью скрыты от стороннего наблюдателя, а частью смягчены обильной листвой виноградной лозы, которая обвивала почти все строение. Вот об этой лозе, принадлежащей к той разновидности, которую ни один ботаник не возьмется определить точно, и будет наш рассказ.

Семейство, о котором мы уже упомянули, состояло из Роберта Гардинга, его жены Матильды, мисс Джулии Вент, ее сестры, и двух маленьких детей. Роберт Гардинг был мужчиной молчаливым и довольно неприветливым; друзей среди соседей он так и не обрел, да надо сказать, не больно и стремился. Лет ему было около сорока, он отличался скромностью и трудолюбием, а средства для жизни ему доставляла небольшая ферма – ныне она сплошь заросла кустарником и куманикой. Тут надо еще сказать, что на Гардинга и его невестку соседи посматривали неодобрительно: им, похоже, казалось, что те слишком уж много времени проводят вместе – но они, скорее всего, ошибались, поскольку в те годы никто бы не посмел открыто пренебрегать общественным мнением. Впрочем, в сельском Миссури моральный кодекс особенно строг и неукоснителен.

Что до миссис Гардинг, то это была кроткая женщина с грустными глазами. И еще: у нее не было левой ступни.