— С тобой не поспоришь, — констатировала Вера, с легкостью соглашаясь с ней.
Вскоре они подошли к домику на берегу Клязьмы. Вера и не заметила, как и думать забыла о своих страхах. Точно сам облик рыжеволосой лучащейся светом и радостью Ксении изгонял страх.
Через полчаса полянка над обрывом уже звенела от звонкого смеха девчонок, Алеша, вытянув шею, гонялся за ними, пытаясь завладеть карикатурой, которую они вдвоем накарябали на клочке бумаги. На ней был изображен Алеша в позе пиита, читающего стихи, сидя на шее старушки, угоняющей велосипед… Злился он страшно. Но бегать, высунув язык, за девчонками было одно удовольствие — плевать ему на пропавший велосипед!
А Вера с Ксенией, сидя возле окна, любовались детьми, к которым присоединилась и маленькая Лёна, ковылявшая по полянке с беспрерывным счастливым лепетом, смешно размахивая загорелыми ручонками.
— Птицы вы мои перелетные… — улыбалась Ксения, сложив руки на животе. — Как же я вам рада! Теперь все пойдет на лад.
— Откуда ты знаешь? — вскинула голову Вера.
— Так… — она мечтательно поглядела вдаль. — Чувствую. А потом мой дом освящен, ни один призрак не явится! Здесь мы все под защитой. То, что ты ночью пережила, это дьявольское наваждение… — Ксения покачала головой, не находя нужных слов. — Теперь все позади. Старайся не думать об этом, не вспоминай. Отсидись дома с недельку, а там… Начнем действовать.
— А как? Что нам делать? Куда ни кинь — одни загадки! Вопросы, на которых ответа нет. Это мы с тобой перед детьми хорохоримся, делаем вид, что нам все ясно и понятно. А нам ничего не понятно. Не знаю как ты, но я совершенно запуталась!
— Ну, не сгущай краски, — Ксения поднялась и взяла со стола пяльца со своим вышиванием. — Кое-что мы все-таки поняли. Кто-то пытается завладеть нашей волей. Подавить ее страхом. Выходит, наше сознание представляет собой огромную ценность!
— Да уж, ценность… — усмехнулась Вера. — Мечутся бабы как курицы, поджавши хвост, где уж тут ценность-то?
— И все-таки… — спокойно возразила ей Ксения, втыкая иголку в вышивку — она вышивала крестом какой-то замысловатый узор. — Представь себе, ценность! Ее не купишь за деньги… Мы повстречались в этих краях с незнаемым, и понять можем что-то, только пройдя весь путь до конца…
— А где он, наш путь? — не унималась Вера.
— Не волнуйся, подскажут. Только нельзя спешить. Мне кажется, — продолжала Ксения, подкрепляя свои слова ровными стежками иголки, — что сейчас надо бы затаиться. Не шевелиться. Знаешь, как рыбкам, которые залегли на дно, чтобы щука не слопала!
— И долго нам залегать?
— Поживем — увидим… Экая нетерпеливая! Ты пока свое дело делай.
— Это какое-такое дело?
— То, которое здесь начала, с которого заново в себя поверила. Роман свой! Машинка пишущая есть у меня — мужа моего, Паши. Две у него — одна в городе, другая здесь. Вот сиди и пиши. Сама говорила, мол, творчество — это и есть то главное, что нас объединяет и вызывает огонь на себя. Его-то бесы и боятся как черт ладана! Они сломать этот дар в нас хотят, а мы, знай себе, — потихонечку… Полегонечку… Стежок за стежком, слово за слово. Так и выберемся. Только ты ничего не бойся. Этого-то они и добиваются — страха, душевных судорог, чтобы сердце зашлось.
— Да, пожалуй, права ты, — Вера задумалась, навалясь грудью на подоконник и вглядываясь в противоположный берег реки, на котором паслись козы. — Все, что от Бога, прогоняет страх, проясняет душу. А именно этого они не хотят, именно от этой ясности и тянут в сторону. Значит, думаешь, главное — не бояться?
— Я в этом уверена. Что бы ни было — не дать себя на страх подловить. Я понимаю — легко сказать! И все-таки это возможно.
— Славная ты моя! — Вера поднялась, присела на корточки подле подруги и прижалась щекой к ее руке, лежавшей на животе, мерно вздымавшемся в такт дыханию.
— С тобой так хорошо, так легко. И откуда в тебе спокойствие это? В наши-то дни! И без детеночка в животе с ума сходишь…
— Он меня защищает, — улыбнулась Ксения. — Силы дает. Он — меня, я — его. Ой, вот опять!
— Что опять?
— Толкается! Знаешь, это так странно… Он еще даже солнца не видел, а уже борется, уже действует… живет!
— Он у тебя не иначе боксером будет.
— А может, это она? — рассмеялась Ксения.
— А ты не знаешь? На ультразвук не ходила? Сейчас пол ребенка определяют…
— Не хочу. Вот родится — тогда и узнаю…
— А когда?
— А августе. Где-то к концу… Месяца полтора осталось.
— Ох, Ксенечка, какая же ты смелая! Я бы так не смогла. Полтора месяца до родов, а она одна на даче без телефона живет! Да и врача нет поблизости…
— А я не одна — со мной Лёна. Да и вы тут, чего ж волноваться? Ведь главное — не то, что вокруг, а то, что внутри. Ясно ли на душе?.. А мне тут спокойней. Душно в городе, сама знаешь. И в прямом и в переносном смысле.
Их беседу прервал запыхавшийся Алеша.
— Теть Вер, теть Ксень, мне к маме в больницу пора. Девочкам можно со мной?
— Лучше не надо, Алешенька, — за двоих ответила Ксения. — Дело — к вечеру, пропусти один день. Давайте договоримся: выходить из дома только с утра. На ночь глядя — ни-ни… День сегодня выдался суматошный: переезд, твоя злополучная поездка на станцию… Завтра с утра и поедешь — мой велосипед возьмешь. А девочки со мной в магазин отправятся, мне их помощь нужна.
На том и порешили. И дни потекли за днями. Девочки помогали Ксении по хозяйству, Алеша большую часть дня проводил возле матери — его бабушке стало лучше и ее перевезли в город. Там за ней присматривала Алешина тетка — двоюродная сестра Елены. А он садился на Ксенин велосипед и через пятнадцать минут уже въезжал на горку, где приютилось приземистое деревянное здание местной больницы. Елена вскоре пошла на поправку — врачи говорили, удар прошел по касательной, скользнув вдоль черепа. Чуть выше виска имелась небольшая трещина. Лечащий врач Елены шутил, что она родилась в рубашке: на полсантиметра ниже — и все — даже операция уже не спасла бы! Он боялся, нет ли внутричерепной гематомы — опухоли на мозге. Но слава Богу, рентген показал, что нет… Через неделю Елена могла уже говорить и встречала сына слабой тенью улыбки. Сама она была похожа на призрак. Алеша садился рядом, брал ее за руку и рассказывал обо всем происшедшем за день в домике на берегу. Пересказывал их долгие разговоры после вечернего чая, догадки, сомнения… И Елена легким пожатием пальцев отвечала ему. Он никогда еще не говорил с матерью о сокровенном, о том, что так волновало его — о мире невидимом, о душе, силах зла… Как оказалось, все это задевало Елену не меньше, чем его самого. Она пыталась приподняться на своей неудобной железной кровати, глаза разгорались, словно ей передавалось Алешино возбуждение. А он радовался этому пониманию и говорил, говорил… А иногда, неожиданно для себя, начинал читать ей стихи. Свои и чужие. И теперь, когда ничто ее не отвлекало, как она слушала!