Порой граф Сильвании видел мир в одних лишь черных тонах. Им владели мысли об игре жизни и смерти - о танце смертных, как он называл это.
- Все дело в этом движении, Ганс. Они танцуют к концу песни.
- И жизнь есть песня, - завершил бледный как мертвец юноша, чувствуя, в какую сторону идут мысли его хозяина.
- О нет, жизнь всего лишь прелюдия к величайшей из песен. - Внизу самый голодный ворон забил глянцево-черными крыльями и взлетел с крепко зажатой в клюве добычей. Другие остались на земле драться из-за последних крошек. - Смерть - это восторг, экзальтация. Никогда не забывай этого, Ганс. Жизнь мимолетна, смерть вечна.
А иногда склонность графа ко тьме граничила с полным нигилизмом. Как сегодня, когда Ганс обнаружил своего хозяина бодрствующим в одиночестве на крепостных укреплениях замка Дракенхоф. Не в первый раз граф искал уединения. На закате он часто поднимался на высшую точку замка и озирал раскинувшиеся перед ним владения. Ветер подхватил плащ графа, отвернувшегося от ссорящихся птиц, и обвил им его ноги.
- Вели повару выставить завтра вдвое больше отходов. Мне нравятся птицы. Дракенхоф должен стать им домом.
- Как пожелаете, милорд.
Порой же тьма словно лучилась из сердца Влада фон Карстена, выплескиваясь наружу, поглощая не только его самого, но и тех, кто оказывался рядом. Этот человек был сложной смесью противоречий. В нем, безжалостном к своим противникам, было что-то, заставлявшее его заботиться о том, чтобы вороны не голодали. Подобная чуткость не распространялась на его ближних.
В этом граф Сильвании был загадкой - даже для своего секретаря.
Это была не надменность. И даже не симптом властолюбия. А просто полное безразличие к окружающим.
Граф медленно шел по узкой кромке укрепления, то и дело останавливаясь, чтобы взглянуть на что-нибудь повнимательней. Ганс тенью следовал за хозяином, направлявшимся к внешней стене замка. Наконец граф облокотился о парапет, возвышающийся над зазубренными скалами далеко-далеко внизу. Секретарь нерешительно остановился в шаге от фон Карстена. Граф говорил, обращаясь частично к самому себе, частично к ветру и, конечно же, к Гансу. Молодой человек вслушивался в бормотание хозяина. Он никогда не знал, что услышит от него: обрывок ли давно забытого стиха, философское размышление, исторический факт, казавшийся в устах графа бережно лелеемым воспоминанием, или, как сегодня, смертный приговор.
- Ротермейер - заноза в моем боку, Ганс. У него, слишком раздутое мнение о своей важности в этой и следующей жизнях. Я хочу, чтобы им занялись. Сделай ему то же предложение, какое мы выдвигали перед штурмовиками «Бури и Натиска». Будь убедителен. У него два варианта, и мне все равно, какой из них он предпочтет. После Хайнца Ротермейера нанеси визит Питеру Каплину. Каплин насмехался над моим благородством, Ганс. Он держит меня за простака, а этого позволять нельзя. У Питера выбора не будет. Пусть его пример станет уроком прочим. Они быстро научатся. А если нет, их всегда можно заменить. Просто сделай так, чтобы они не сомневались в том, что произойдет с ними, если они будут по-прежнему противоречить мне или не принимать меня всерьез.
- Милорд, - кивнул Ганс и, шаркнув, отступил на шаг. Падение с укреплений на скалы грозило быть мучительно долгим, и хотя фон Карстен явно наслаждался флиртом со смертью, Ганс предпочитал безопасность твердой земли. Он не мог похвастаться идеальным вестибулярным аппаратом, как граф. Тот бродил по стенам со сверхъестественной грацией призрака и безошибочностью чернокрылых птиц, которые так нравились ему. - Все будет согласно вашей воле. Питер Каплин пожалеет о том дне, когда навлек на себя ваш гнев.
- Не делай из меня зверя, Ганс. Помни, красота есть во всем. Разве волком, преследующим трепетную дичь, движет гнев? Разве птиц там, во дворе, толкает ярость? - Он покачал головой, давая отрицательный ответ на свои вопросы. - Нет, они убивают по необходимости, по природе своей. Они - убийцы по нужде. Боги создали их и вложили в них эту нужду. Им необходимо убивать. Так что они исполняют свой прекрасный варварский танец и не стремятся приручить дикого зверя в себе. В этом они так не похожи на людей. Люди идут наперекор природе, пытаются укротить свирепое животное, притаившееся в их душе. Они воздвигают статуи и храмы богам, которые знают черноту их собственных душ и пользуются этим во благо себе. Они чтят Сигмара и его могучий молот, забывая, что молот этот - орудие смерти. Они обносят себя стенами. Строят дома из бревен и камней и называют себя цивилизованными. Люди слабы, они боятся того, что может случиться, если их животная сущность вырвется на свободу. Они забыли, что красота есть во всем - даже во тьме, - иначе распахнули бы объятия своему зверю. - Фон Карстен замолчал, погрузившись в размышления о смерти и красоте.
Вот и еще одна сторона личности графа: его настроение зачастую резко менялось, перескакивая от простой задумчивости к глубокой меланхолии, когда он терялся в лабиринте собственных мыслей. Это создавало благоприятную обстановку для самоанализа. Человек блистательный, одаренный разумом на грани гениальности, начитанный и сведущий во всех темах, о которых заводил речь, он читал души людей с той же легкостью, что и книги.
Старина Ганс никогда не встречал никого, даже отдаленно похожего на Влада фон Карстена.
- Пусть тебя сопровождают Герман Познер и еще несколько доверенных лиц. Познер - отличная смесь жестокости и коварства, он как раз годится для того, чтобы опрокинуть Ротермейера. Скажи, Ганс, веришь ли ты, что Хайнц преклонит колени и признает мое правление? Я устал от всех этих мелких скандалов.
- Он будет дураком, если не сделает этого, - сказал Ганс, не ответив, в сущности, на вопрос.
- Я спросил не об этом, разве не так? - Говоря, фон Карстен играл своим перстнем-печаткой, беспрестанно крутя его на пальце. Такова уж была особенность графа. Он вертел кольцо, когда уходил в свои думы или бился над решением какой-то проблемы. Ганс не раз наблюдал у своего хозяина эту нервозную привычку.
- Нет, милорд.
- Так скажи мне, Ганс, честно. Ты веришь, что Хайнц Ротермейер склонится, в конце концов, предо мной?
- Нет, милорд. Ротермейер горд. Он будет биться с вами до последнего.
Влад фон Карстен задумчиво кивнул, не отрывая взгляда от утопающего в сумерках города Дракенхоф, раскинувшегося много ниже их наблюдательного пункта.
- Согласен, - произнес он, наконец. - Значит, ты знаешь, что делать.
- Да, милорд.
- Тогда иди, время утекает, а я хочу, чтобы эти занозы выдернули из моей плоти, прежде чем я потеряю из-за них слишком много крови.
Ганс ушел, оставив фон Карстена одного на укреплениях. Трудно было сказать, сколько еще граф пробудет там, а Ганс предпочитал твердую почву под ногами. Немногие в замке Дракенхоф осмеливались приближаться к своему господину, а он редко искал чьего бы то ни было общества, за исключением своей жены Изабеллы и Ганса.
Изабелла фон Карстен во всем была ровней своему супругу. Красота и жестокость - опасная комбинация. Однако, в отличие от Влада, она была предсказуема в своей жестокости. Она жаждала власти во всех ее видах и проявлениях. Это элементарное стремление отличало ее от мужа с его противоречивым характером, но вместе с тем делало отличным противовесом ему, отличным фоном, отличной супругой. Думая, что теряет ее из-за иссушающей болезни, граф был безутешен. Сначала он ругался с лекарями, заставляя их сотворить чудо, которое исцелило бы его жену, а когда медицина потерпела поражение, обратился к высшим инстанциям. Ночь за ночью нес он одинокую вахту на стенах замка, словно, приближаясь к богам в небе, хотел убедить их спасти его возлюбленную Изабеллу. И лишь в последний вечер, когда сиделки уже испугались, что дух ее ушел слишком далеко в царство Морра, чтобы найти дорогу назад, Влад выгнал всех из покоев Изабеллы и сам остался сидеть у смертного ложа жены.