— То, что я хочу показать вам, капитан, результат многолетней работы. Фактически, наши ученые и политики предвосхитили ваше появление на нашей планете. Мы знали, что рано или поздно, придет время для того, чтоб германская нация сделала следующий шаг. Вперед и вверх. И мы, достигнув звезд, должны… вернуться. Чтобы распространить свои идеи, свои достижения по всей Вселенной. Да-да. Это амбициозно, но возможно! С вашей помощью, капитан.
— С моей? Чем же я могу вам помочь… — Игорь смотрел на глухую, бронированную дверь, которая вела из лаборатории в соседнее помещение.
Люди в белых халатах суетились у столов, стараясь держаться подальше от высокого руководства. Неподалеку торчал, обливаясь потом, мужчина. Судя по всему, профессор или какой-то другой начальник всей этой научной кухни. Он заметно волновался, не зная, что делать. С одной стороны его не приглашали, с другой — положение обязывало встретить начальство.
— Можете, Игорь. И я надеюсь, мы найдем общий язык. Первые шаги в этом направлении мы уже сделали, я очень рад, что вы предложили услуги вашего врача. И я верю в вас! Верю в то, что ваш визит не случаен! — Фюрер сделал широкий жест, будто отмахиваясь от чего-то. — Да, конечно, это может показаться каким-то суеверием, но вера — это традиция, а традиция — это основа культуры. Мы, немцы, культурный народ. И мы верим в судьбу! Я искренне считаю, что наша встреча не простое совпадение, а событие, исполненное смысла. Надеюсь, что со временем вы разделите мое мнение.
— Как знать, — уклончиво ответил Богданов. Он понимал, что его к чему-то готовят, подводят к неведомой пока цели.
— Я вижу ваш скепсис, — фюрер почувствовал сопротивление Игоря и тут же дал откат. — Ничего, это наверняка пройдет со временем. Наше общество не так просто устроено, как вам может показаться. Мы умеем удивлять.
При этих словах Игорь вспомнил о странной встрече в служебных коридорах.
— Думаю, что вы скоро познакомитесь и с другими сторонами нашей жизни. Я не собираюсь ничего скрывать от вас. — Дитрих поманил к себе профессора. Тот кинулся к ним со всех ног. — Вы умный человек, во всем сможете разобраться сами. А сейчас хочу вам представить моего друга, профессора Андреаса Цукермана. Прошу.
Фюрер покровительственно похлопал профессора по плечу, тот смущенно заулыбался, протянул руку Игорю. Ладонь его была мокрой.
— Очень рад, очень рад, — затараторил Цукерман. — Наш великий фюрер оказал мне великую честь, познакомив меня с таким великим человеком. Я очень рад, очень рад.
— Ну, ну, Андреас! Не нужно выставлять меня таким уж монстром. — Мюллер широко улыбнулся. — Видите, капитан, в моей работе есть свои недостатки, очень трудно заставить людей поверить в искренность моих чувств. Так и норовят назвать великим.
Он хохотнул, потом сделался серьезен, сжал Игорю предплечье.
— Но вы, Игорь, запомните мои слова и то, о чем мы с вами говорили. Я поручил дорогому профессору показать вам все. Он ответит на интересующие вас вопросы… А я, увы-увы, удаляюсь. Государственная служба требует моего внимания.
И он покинул помещение лаборатории решительным шагом.
— Ну, что же вам показать? Что бы вы хотели узнать? — Цукерман сквозь очки заглянул Богданову в глаза. Игорь обратил внимание, что профессор немного косит.
— Показывайте все, что сочтете необходимым, — пожал он плечами. — Я ничего не знаю о вашем научном уровне. Конечно, как астронавту мне было бы интересно узнать о ваших достижениях в области космических полетов. Но я не настаиваю.
— О, как жаль, как жаль, увы, я занимаюсь немного другими вопросами. Но уверен, что фюрер обязательно покажет вам и космодром, и наши промышленные площадки. А я покажу вам нашу жемчужину. Пожалуйста, вот сюда. Пожалуйста.
И он повел Игоря к большим бронированным дверям. После долгих манипуляций с замками Цукерман отворил тяжелые створки. Богданов оценил толщину бронепластин, расположенных как изнутри помещения, так и снаружи. Чего ради такая безопасность?
Но он позабыл о вопросах, когда вошел внутрь.
Там, в огромной, длинной галерее, которая, казалось, была просто высечена в скале, стояли вдоль стен высокие, метра под два с половиной и метра полтора в поперечнике, колбы. И, будто в ночном кошмаре, Игорь разглядел в этих колбах чудовищ. Они висели недвижно в мутноватой жидкости, опутанные шлангами. Тихо гудела невидимая вентиляция. Жужжало электричество. Профессор Цукерман хитрой лисой поглядывал на Игоря снизу вверх.
1944 год, август. Страсбург
Гауптштурмфюрер СС находился в задумчивости. Пальцы доктора Августа Хирта нежно поглаживали детский череп. Почему-то именно этот экземпляр коллекции сейчас приятнее других ласкал руку. Быть может потому, что был столь же хрупок, как теперешнее положение доктора.
Что делать? Вопрос был чисто риторическим. Что делать он знал: бежать, пока не поздно. Но бросить все было нельзя. Погибнет великий рейх или будет жить — сейчас не так важно. Важно, что его наработки могут попасть в руки врага. Это кому-то они союзники, а для него враги. Потому что приходят к нему домой, вламываются в его кабинет и угрожают его работе. А вовсе не потому, что они придут и сметут рейх. Не сметут. Если кто-то и сможет надрать Шикльгруберу задницу, то русские. Русские злые. Русские отчаянные. По русским прошли ногами, их жен и детей втоптали в грязь, об их отцов и матерей вытерли сапоги. А союзники лишь имеют свои интересы. Потому им ничего и не светит. Победу, конечно, можно и купить, но не такую и не той ценой. Настоящие Победы вершат боль и ярость. У союзников есть расчет, русские прошли через унижение и не опустили голову. У кого шансы на победу? Все предельно ясно.
— Все предельно ясно, — повторил вслух гауптштурмфюрер.
Голос неожиданно громко прокатился по пустому кабинету, и Август вздрогнул. Тут же усмехнулся самому себе.
— Нервишки-то шалят, шалят, — поведал он черепу, глядя в пустые глазницы.
Гладкое лицо с поломанным носом преобразилось в улыбке. Мало кто мог похвастаться, что видел эту улыбку. Доктор не часто позволял себе улыбаться. Когда есть цель и цель оправдывает средства, улыбаться некогда. Надо двигаться. Вперед. Всегда вперед. Без остановок. Любое промедление — смерть. Смерть не физическая, смерть как ученого. Давно известно, что идеи витают в воздухе. Не успеешь ты, подхватят другие. Потому нельзя останавливаться, надо двигаться, двигаться, двигаться…
И он двигался. Медицинское образование в Гейдельбергском университете. Не останавливаться. Преподавание там же. Не останавливаться. Профессорское звание там же. Не останавливаться!
В 1936-м Август познакомился с Гиммлером. Сколько ему тогда было? Тридцать семь? Тридцать восемь? Нет, год своего рождения Хирт помнил, как и дату. А вот, когда они познакомились с Гиммлером, вспомнить не мог. Слякоть была. Весна? Осень? Если весна, то ему, наверное, было еще тридцать семь. Впрочем, не важно. Тридцать семь или тридцать восемь. Возраст, когда уже есть на что оглянуться и есть возможность трезво оценивать, как сделанное, так и перспективы. Сделано было не так много. На место в истории явно не хватало. А перспективы…