В. предлагает не испытывать судьбу и вернуться на хутор к Трофиму.
Корнила, проявляя, по-моему, абсолютное безрассудство, готов атаковать красноармейцев ночью (с четырьмя «наганами» против 50 винтовок!). Н. считает, что есть смысл переместиться в село Л. Оно тоже расположено на берегу реки, но десятью верстами ниже. Там у Н. тоже есть знакомец. Думаю, что этой ночью мы поступим именно так.
Пожалуй, о текущих делах достаточно. Тем более что меня не оставляют мысли о том открытии, которое я случайно сделал за несколько часов до отъезда с хутора.
Итак, отмывая руки от навоза, я обнаружил в ручье золотую ложку старинной работы. Я сразу же вспомнил о легендарном кладе Федьки Бузуна. О тех якобы 40 возах со «златом-серебром», награбленных Стенькой Разиным и его злодеями.
Так или иначе, но сначала мне пришло в голову еще немного покопаться в песке выше и ниже того места, где обнаружилась ложка. Конечно, желательно было заняться этим при свете и имея при себе что-нибудь вроде лотка, которыми пользуются золотоискатели. Но тогда пришлось бы сделать обнаруженный клад достоянием гласности и все население хутора взялось бы за поиски.
Порывшись в песке не более пяти минут, я обнаружил литой перстень, несомненно, из золота и крупную золотую монету с дыркой в середине, из которых восточные женщины делают мониста и вешают на шеи. Не сомневаюсь, что смог бы найти и еще что-нибудь, если б меня не осенила идея.
Мне подумалось, что все эти вещи, как не слишком тяжелые по весу, могли быть перенесены потоком весенней воды вниз по ручью, где их позже занесло песком, а основной клад находится где-либо у истоков. И я направил свои стопы вверх по ручью.
Прошел я, с учетом всяческих извивов, не более ста пятидесяти шагов и почти дошел до истока ручья, обнаружив, что он стекает с невысокого бугра, поросшего корявыми березками и кустами. Именно здесь, по моему разумению, и следует разыскивать клад Федьки Бузуна. Впрочем, о каких-либо розысках речь может идти лишь после того, как в эти места придут наши войска.
Видит Бог, я не возмечтал о присвоении этого богатства, хотя и ложку, и перстень, и монету я запрятал на дно планшетки, замотав в обрывок байковой портянки. Это лишь доказательства того, что клад существует, хотя, возможно, и не в тех гомерических размерах, о которых утверждается в легенде.
18 сентября 1919 года.
Минуло еще двое суток, а что изменилось в нашем положении? Ровным счетом ничего, если иметь в виду изменения к лучшему. По-прежнему другая сторона реки для нас недоступна, хотя мы и перебрались из П. в Л., как советовал Н. Его здешний конфидент, некто Прохор — в противоположность Филиппу из П. запуган до невозможности. То, что он еще не донес на нас, объясняется лишь его трусостью, поскольку Н. и В. несколько раз скрывались у него прежде, а потому Прохор боится, что они, будучи арестованными, расскажут большевикам о том, что он уже давно был их укрывателем. Однако перевозить нас на тот берег он под всякими предлогами отказывается. Главный из них состоит в том, что его лодка прохудилась, а за паклей для конопатки надо идти к здешнему председателю сельского совета, который является ярым большевиком и непременно спросит, зачем это Прохору понадобилось ремонтировать лодку. Кроме того, у Прохора хозяйство меньше, и наличие лишних лошадей его явно стесняет. К тому же его младший сын, судя по всему, не очень одобряет наше присутствие. Вот он-то, пожалуй, вполне может донести на нас председателю, у которого под рукой человек 20 «самооборонцев» и два милиционера, вооруженных винтовками. Они изображают по ночам нечто вроде пародии на патрулирование села. Разумеется, серьезной боевой силы «самооборонцы» не представляют, ибо это либо старики, либо подростки, не проходившие никакого военного обучения. Милиционеры — из бывших солдат германской войны — более опасны во всех отношениях, по крайней мере, стрелять умеют. Все же вместе, да еще руководимые фанатичным большевиком в лице председателя сельского совета, они вполне способны справиться с нами, особенно, если каким-либо образом захватят врасплох. С другой стороны, нам, возможно, удалось бы легко распугать всю эту «самооборону», если б оказалось возможным быстро и без шума ликвидировать председателя и милиционеров. Корнила, разумеется, хоть сейчас готов пойти ва-банк, но Н. и В., понимая, что риск тут весьма и весьма большой, возражают против этого. У меня нет устоявшегося мнения по этому вопросу. Иногда кажется, что дерзость могла бы в этой ситуации оказаться оправданной, а иногда я больше склоняюсь к мнению агентов Краевского.
20 сентября 1919 года.
Вчера случилось то, что должно было случиться. Сейчас трудно понять, донес ли на нас Прохор или председатель с милиционерами сами разведали наше присутствие в Л. Они почти застали нас врасплох, если б один из «самооборонцев», вероятно, какой-то старик, воевавший еще под Плевной или Геок-Тепе, не закашлялся. Впрочем, надо отдать должное председателю — с точки зрения полицейской тактики, он действовал очень грамотно. Изба Прохора была окружена по всем правилам, причем перед рассветом, когда мы, даже проснувшись, находились в ослабленном состоянии. При этом уходить нам пришлось уже при свете — как назло, в этот день дожди прекратились и настал вполне приятный солнечный осенний денек. Но нам, естественно, это радости не доставило. Если бы «самооборонцы» были хоть немного научены целиться и не палили в белый свет как в копеечку, ни один из нас не ушел бы живым. Однако все же мне и Корниле удалось вырваться целехонькими. Увы, несчастный Н. получил тяжелое ранение в спину и скорее всего обречен, а В., пораженный пулей, упал с лошади и достался неприятелям, так что судьба его, надо полагать, незавидна. Лошадь его, однако, нас догнала и нам удалось ее поймать. Таким образом, в конском составе мы, по иронии судьбы, потерь не имели.
Сейчас мы смогли найти приют в лесной избушке, от которой, по словам Н., значительно ближе до болотного хутора Трофима, нежели до реки. Корнила, явно упавший духом — это свойство души людей подобного склада, — всерьез предложил вернуться на хутор и дожидаться там прихода наших войск, а в случае, если до зимы этого не произойдет, перейти реку по льду.
Бедняга Н. держится молодцом. Я не большой специалист в медицине, но догадываюсь, что страдания, которые он испытывает, ужасны. Пуля ударила ему в спину выше пояса, повредила многие внутренние органы и вылетела через живот. Н. часто впадает в бред, теряет сознание, у него начинаются какие-то воспалительные процессы, его мучит постоянная жажда. Однако, едва придя в себя, он с упорством, достойным восхищения, пытается продиктовать мне свое донесение в контрразведку. К сожалению, большая часть этих сведений уже «несомненно» устарела, но я все же старательно записываю их, ибо это своего рода последний долг перед умирающим.
22 сентября 1919 года.
Вчера Н. скончался после мучительной агонии. Он неоднократно требовал, чтобы я или Корнила прекратили его мучения выстрелом. Увы, ни у меня, ни у Корнилы рука на это не поднялась, и наш мученик отошел в лучший из миров в тот час, когда это было предопределено Всевышним. К несчастью, в избушке не нашлось ничего, чем можно было бы вырыть могилу, и мы принуждены были утопить тело в небольшом болотце поблизости от избы.