— Паша… Паша, тут кто-то есть…
Деликатный Павел не слушал, неподвижно стоял далеко.
— Паша!!! Пашенька!
— Что там?!
— Паша… Тут кто-то стоит между нами…
Молчание. Павел, наверное, оценивал информацию.
— Далеко?
— Нет… От меня — шагов двадцать…
— Он какой? — помолчав, уточнил Пашка.
— Не знаю… Знаю только, что стоит.
— Гм… Гм…
Решившись, Павел шагнул в коридор, и не только светил лучом с каски, парень направил в коридор еще и луч мощного запасного фонаря. До конца своих дней Павел не мог сказать точно: видел он что-то или все-таки галлюцинировал.
Потому что в луче света возникло то, чего не может быть, и возникло только на какое-то исчезающе короткое мгновение, долю секунды. Нечто белое, приземистое, почти кубическое, со странной вытянутой головой животного, с буграми мышц под белой шкурой. Лица и глаз Павел не увидел или просто не успел заметить.
— Павел, тут кто-то был?!
— Не знаю… Точно не могу сказать. Скорей иди сюда.
— Ой, иду, Пашенька…
Сердце у Ирины колотилось, страшно хотелось к Паше, к сильному, к знающему, под защиту… Напугать женщину — отличный способ показать ей самой, чего стоят все идеалы феминизма и прочих сумасшедших измышлений.
Коридор изгибался, за переломом становился шире и удобнее, без завалов огромных камней. В одном месте от него отходил боковой ход, и там, в свете фонарей, перед детьми предстал уже знакомый нам ярко-красный камень — то ли фаллос, то ли сабля.
Нельзя сказать, что Ирина не напряглась при виде сидящих покойников, но и отнеслась она к трупам все-таки совершенно по-другому. Привыкала? Да, и привыкала тоже. Трупы были частью пещеры, ее атрибутом. Ирина свыкалась с пещерой. Но было еще и другое: где-то подспудно билась мысль о единстве судьбы — ее с Павлом и этих, оставшихся здесь.
Хотя как будто вот именно этих, может быть, принесли сюда и посадили. Или они сами пришли, чтобы умереть именно в этом гроте. Ведь никак не могли принести похоронить сюда вот этого, сидящего с краю, в черном бушлате, с лицом пожилого русского мужика.
Ирина прошла вдоль сидящей шеренги покойников, с особенным вниманием вглядывалась в лица, рассматривала одежду, шапки, кожаные круглые бубны. Ирина знала, что это — шаманские бубны, и поняла, что хоронили здесь людей не всяких. А если они сами приходили умирать, то не случайно.
Редко-редко, через равные промежутки, падала капля, прямо на самое острие странного красного камня. Ирине хотелось сесть… если не возле трупов, то с другой стороны, сидеть и думать, думать, думать… О вечности, о об этих людях здесь, о самой себе, о пещере, о других местах, которых уже не увидит. В девятом классе можно было поехать во Львов на две недели, надо было только доплатить, и не такую громадную сумму. «Успеет!» — бросила тогда мама, папа был другого мнения, но как всегда, промолчал. А теперь Ирина никогда не попадет во Львов. Она никогда не успеет. Но и об этом думалось как-то спокойно, в такт редко капающей воды. Хотелось покоя, тишины, неторопливого думания о вечном. То ли Ирина устала так, что не было сил на другое, то ли начала действовать пещера с красным камнем — ведь в других местах такого не было.
А Павел маялся уже, стремился действовать.
— Ну что, пошли дальше?
— Куда, Паша?!
— А какой смысл сидеть? Пойдем — может быть, еще куда-нибудь и выйдем.
— Ну пошли.
Перед глазами Ирины ясно стояли покойники. А может, они тоже, как они, куда-то шли, надеялись выйти в знакомые места и на поверхность, кружили, пока были силы? А потом сели и сидели долго, очень долго — несколько десятилетий, а может быть, даже веков. Впрочем, что об этом думать? Все придет само, и уже скоро.
Павел двинулся уже к узкому ходу из зала с красным камнем-фаллосом, когда дети оба почти сразу, независимо друг от друга, уловили звук легких, словно летящих шагов из главного коридора. Опять пещерные галлюцинации…
Но он повторялся, нарастал, он был слышен уже хорошо — звук приближающихся шагов. Мягкие тяжелые шаги кого-то большого и сильного, шедшего по коридору без света (а значит, «своего» в пещере). Вместе с шагами слышался какой-то непонятный, совершенно необъяснимый шорох. И настал момент, когда дети окончательно поняли — им вовсе не чудятся эти мягкие тяжелые шаги. Кто-то стоял за выступом скалы, в пространстве основного коридора, всего в нескольких метрах, но недосягаемый для света. Кто-то переменил ногу, вздохнул, и опять раздался тот же шорох.
Чисто инстинктивно Ирина прижалась к парню. Так же инстинктивно Павел проверил, как выходит нож из ножен, и помешает ли ему Ирина, если что-то сейчас начнется.
С минуту была тишина. И дети, и существо за поворотом хранили полное молчание. А потом прозвучал резоннейший, но дико звучащий вопрос:
— Ну и что вы тут делаете, а?!
Звучал мужской, слегка трескучий голос, и трудно описать впечатление, произведенное словами существа.
— Ты кто?! — только и нашел что крикнуть Павел.
Сопение. Существо переминалось с ноги на ногу (вроде бы стоит вертикально — делал выводы Павел).
— Отец Андрей меня зовут. А вы кто? И откуда?
— Мы люди… А ты чей отец?
Опять шелест чего-то о камень, громкий вздох.
— Священник я. Всем христианам отец. Погасили бы свет, и я выйду.
Ага! Существо показало свою принадлежность пещере! Оно часть пещеры, и ему не нужен свет!
— Не подходи! А то перекрещу! — Ирина наконец-то нашла применение кресту, висевшему на шее до сих пор безо всякого видимого смысла: зажала его в кулаке, махала в сторону создания в коридоре.
В основном коридоре сопели, переминались с ноги на ногу, шелестели.
— Вот дурные, — бормотали там. — Нечистой боитесь, ребята? Так чего в пещеру лезли, раз боитесь?! Ясное дело, здесь нечистая и водится, самое ей в этих краях место…
— «А чего нас бояться!» — вспомнила Ирина конец анекдота, и так он был к месту, что невольно дети заулыбались.
— Бояться надо не меня, честной образ креста Господня на себе носящего, — веско донеслось из-за стены, — я тут к свету глаза приучаю, а они уже невесть что и подумали!
Теми же мягкими шагами из-за скалы выдвинулось вертикальное, и дети опять нервно вздрогнули, Ирина прижалась к Павлу, схватилась руками за его руку.
Перед ними стоял мужик с горящими запавшими глазами, с волосами ниже плеч, одетый в куртку, сразу видно что из шкуры. На поясе болтался нож. В руке мужик держал несколько длинных деревянных стерженьков — то ли лучин, то ли прутиков — и больше совсем ничего.