Северал с такой силой ударила его кинжалом в спину, что сломала лезвие.
Я уже почти привык к тому, что дверь наверху лестницы распахивалась сама собой, едва я приближался к ней. Верхний коридор был больше и светлее, чем нижний, а обстановка здесь выглядела еще роскошнее. Я по-прежнему не мог идти выпрямившись — в противном случае я ударился бы головой о потолок, — однако сейчас у меня возникло чувство, что стало легче дышать. Возможно, это было связано с пониманием того, что в данный момент я нахожусь на пару ярдов ближе к поверхности воды. Нельзя сказать, что мысль о том, что я нахожусь под водой на глубине десяти саженей, улучшала мое настроение. Мне казалось, что пребывание в этом плавучем гробу противоречит всем законам природы и человеческой логики.
С тех пор как я проснулся, моя душа трепетала от страха. Пытаясь мыслить логически, я думал о том, что «Наутилус» был более высокотехнологичным устройством, чем те, с которыми мне приходилось когда-либо сталкиваться. И хотя я не понимал принципа его работы, он явно функционировал, — если бы это было не так, вряд ли бы я находился здесь и размышлял об этом. Но другая часть моего сознания — для нее ни логика, ни здравый смысл не имели значения, и она не могла отмежеваться от ужасного видения, в котором этот корабль-гигант камнем шел на дно и распадался на десять тысяч обломков в морской бездне, — заставляла меня смотреть на происходящее по-своему, со страхом и недоверием.
Все эти мысли пронеслись в моей голове, пока я шел по сводчатому коридору.
Внезапно я услышал музыку.
Сперва это были лишь слабые звуки, которые почти заглушал рев моторов. Но вскоре звучание стало нарастать, изменяясь, повышаясь и понижаясь. И тут я понял, что это. Звуки органа! Потрясенный, я остановился. Я слышал кантату Иоганна Себастьяна Баха, которую играли с поразительным мастерством на великолепно настроенном церковном органе. И это в десяти саженях под водой!
Справившись с изумлением, я пошел дальше и вскоре остановился перед очередной дверью, которая поднялась вверх, едва я приблизился к ней на расстояние вытянутой руки. Я замер на месте, будто натолкнулся на невидимую преграду. После всего, что мне довелось пережить за последние несколько часов, я думал, что готов к любой неожиданности. Но я ошибся.
За дверью находился узкий балкон, обнесенный искусно выкованной железной решеткой, а за ним — роскошный салон. Его площадь составляла приблизительно десять на двадцать шагов, а потолок, с которого свисала роскошная электрическая люстра, возвышался в трех ярдах над моей головой. Слева, прямо у входа, я заметил заставленный бутылками бар, рядом с которым в уютном беспорядке стояли два маленьких удобных кресла, шезлонг и большие деревянные кадки с вьющимися тропическими растениями. На стенах салона висели книжные полки и картины в дорогих рамах. Такой салон можно увидеть в любом приличном лондонском доме. То есть почти такой салон. Здесь было два предмета, указывающих на обманчивость первого впечатления. Прежде всего, это был огромный орган, занимавший всю противоположную стену. Музыку этого органа я и слышал по дороге. На нем играл узкоплечий темноволосый человек, сидевший спиной к двери.
Он так погрузился в свою игру, что даже не заметил моего приближения. Ну и еще окно. Вернее, то, что я сперва принял за окно. Оно было круглым, как зрачок, и больше человеческого роста в диаметре. Изготовленное из плотного стекла толщиной в пять дюймов, окно было слегка выгнуто наружу. А за окном простиралась бесконечность.
Это было захватывающее зрелище. Оно поразило меня настолько, что я забыл обо всем на свете. Увиденная мной фантастическая картина просто-таки выбила меня из колеи. «Наутилус» двигался глубоко под водой, на границе между светом и вечной ночью, так что складывалось впечатление, будто он скользил по поверхности второго, черного моря, скрывающегося под водами океана. Странный сребристо-синий свет проникал сквозь мерцающие толщи воды. Тридцать или сорок ярдов моря, отделявших нас от поверхности, казались небом. На некотором расстоянии я заметил большую стаю серебристых рыб, плывших за подводной лодкой.
— Вам нравится то, что вы видите, мой юный друг?
Вздрогнув, я только сейчас заметил, что органист уже не играет, а обращается ко мне. Это был Немо. На его тонких губах появилась мягкая улыбка, гордая и в то же время печальная. Он встал и подошел ко мне.
Я невольно кивнул. Его вопрос развеял чары, и, хотя я понимал абсурдность своих чувств, на мгновение возненавидел его. Ко мне вернулась тошнота, а с ней и мрачные мысли, преследовавшие меня с того момента, как я попал на этот корабль. Я бросил еще один взгляд на синий иллюминатор, а затем повернулся к Немо.
— Весьма впечатляюще, — коротко сказал я, а затем обвел рукой обстановку салона и добавил: — Как и все здесь, капитан Немо. Вот только не знаю, уместно ли называть меня вашим юным другом.
Немо вздохнул. На его лице читалось разочарование, словно ничего другого он и не ожидал от меня услышать. Покачав головой, он подошел ко мне, поднял руку, видимо собираясь отеческим жестом похлопать меня по плечу, но я поспешно уклонился, отступив на шаг, и мрачно взглянул на него. Немо какое-то мгновение смотрел мне прямо в глаза, затем вновь покачал головой и кивнул на бар возле двери.
— Могу ли я предложить вам бокал хорошего портвейна, друг мой? — спросил он.
— Вы могли бы предложить мне объясниться, — проворчал я.
От моих слов Немо вдруг вздрогнул, и мне даже стало немного жаль его. Он производил впечатление человека, который помог подняться на ноги упавшему ребенку и вместо благодарности получил пинок. Однако я почувствовал, как к горлу вновь подступила тошнота, и забыл о возникших было сантиментах.
— Что все это значит? — выдохнул я. — Что это за похищение? Куда вы меня везете и почему?
На лице Немо все явственнее проступала обида.
— Вы разочаровываете меня, Роберт, — сказал он. — Я вас не похищал. Если вы еще помните, — обиженным голосом добавил капитан, — я спас вам и вашему другу жизнь.
— Этого никто и не оспаривает, — выпалил я. — И я благодарен вам за это, Немо. Но почему вы вынудили меня и Спирса подняться на борт этого корабля? Я должен вернуться в Абердин. Один мой друг в опасности.
— Я знаю, — печально ответил Немо. — Вы говорите о капитане Баннерманне.
— Вы об этом знаете? — удивленно вскинулся я.
Немо тихо рассмеялся.
— Я многое знаю, мой дорогой юный друг, — ответил он.
Постепенно этим своим «мой дорогой юный друг» он начал действовать мне на нервы. Но я проглотил вертевшуюся на языке колкость и лишь молча посмотрел на него.
— Судьба капитана Баннерманна — это одна из причин вашего пребывания здесь, — продолжил Немо. — Он уже давно не в Абердине. Там вам все равно не удалось бы ему помочь.
— А Спирс? — спросил я.
Вид у Немо стал совсем обиженный. Он взглянул на меня потемневшими от боли глазами, а затем резко повернулся к иллюминатору, сцепив руки за спиной.