В конце парадной лестницы нас ждет зал, ярко освещенный длинными люминесцентными трубками. Это восхитительно, почти волшебно. Температура в зале достигает по меньшей мере двадцати пяти градусов.
Коннетабль замечает мой взгляд.
— Солнечные батареи. Здесь неподалеку была производившая их фабрика. Установить эти штуковины было нелегко, но оно того стоило. Скоро мы распространим электрическую сеть на весь город. Очень скоро.
Он ускоряет шаг и почти бежит через сияющий светом зал к двери на противоположной стороне, из которой доносится нежная старинная музыка.
— Синьоры, приветствуйте герцога Урбинского!
Я не знаю, чего я хотел увидеть. Но я тем более не знаю, как удается остальным и мне самому не рассмеяться при виде герцога. Кажется, это злая шутка природы.
Он сидит, скрючившись, на троне, а на самом деле — на кресле с высокой позолоченной спинкой. Свесив ноги, герцог болтает ими в воздухе. Он горбат, тощ, его позвоночник искривлен. На вид ему можно дать и десять, и двадцать лет. Его светлые волосы слишком длинны и закрывают глаза. Когда он поднимает голову, его взгляд сосредоточивается на нас в попытке скомпенсировать подергивание головы из стороны в сторону, точно в судороге. На герцоге костюм из красного бархата и огромное ожерелье массивного золота, с которого свисает золотое солнце. На голове у него старинная с виду жемчужная диадема, больше подходящая герцогине.
— Добро пожаловать. Добро пожаловать, дорогие гости. Посланники Церкви, наконец-то. Проходите, располагайтесь.
Голос молодого герцога напоминает блеяние козочки. А его владелец чересчур сильно надушен. Это один из старых запахов. Пачули, вот как он назывался.
Герцог неловко спрыгивает на пол и приближается к накрытому столу, широким гостеприимным жестом указывая на стулья, приглашая нас сесть.
Если бы это был старый фильм, одна из «исторических» реконструкций жизни Борджиа или Тюдоров, наводнивших телеэкраны перед катастрофой, на длинном столе стояли бы чаши, полные фруктов: винограда, бананов, апельсинов. Но после Страдания представления об экзотическом изменились. Человеку прошлого кажущийся нам богато сервированным стол показался бы жалким. Здесь есть разнообразные хлеба, пироги и жаркое. Бутылки вина, и свежая зелень и…
— Садитесь. Ешьте, — улыбается герцог.
Мы не заставляем себя упрашивать.
— Я бы послал что-нибудь и тем двоим, которых вы оставили в гараже, но подозреваю, что они откажутся есть. По сути, я ведь мог бы попытаться усыпить их, да? Или даже отравить… Вы ведь себе на уме…
Он садится во главе стола, хватает вилку и подцепляет кусок мяса, обильно политый соусом. Мясо белое, нежное. Он поднимает глаза и ловит мой взгляд.
— А, понимаю… Это голубь. Старинное традиционное блюдо Урбино. Мы здесь не едим мышей и прочую гадость. Мы цивилизованные люди. Для наших подданных все только самое лучшее.
Он отправляет в рот кусок мяса и ломоть хлеба. Громко чавкает, глотает. Смешанная с крошками слюна течет у него изо рта.
Теперь, сидя рядом с ним, я различаю под запахом духов какой-то другой запах, очень неприятный.
— Вы первые оказавшиеся здесь представители Церкви, — произносит герцог с набитым ртом. — Как Папа? Он пережил бедствие? Но нет, он был слишком стар. Кто же пришел ему на смену?
Я собираюсь ответить, но меня опережает Дюран.
— Нового Папу зовут Джелазио. Папа Джелазио Третий. Он немец. Он восстановил военную мощь Церкви и установил сеть союзов по всей Центральной Италии. Но у нас есть сеть аванпостов и в остальных регионах страны, вплоть до старых границ.
— А мы что-то не слыхали об этой сверхдержаве, — возражает Туччи.
— Сядь, Давид, — предлагает ему Герцог. — Сядь, составь нам компанию.
— Я уже ел.
— Ну хорошо, хорошо. Но тем не менее доставь мне удовольствие и посиди с нами. Мне неприятно смотреть, как ты стоишь. Садись.
Ручищи Туччи отодвигают стул. Он тяжело садится на него со свирепым видом.
— Вы говорили о Папе Джелазио Третьем. Я не знал, что было двое других. Сколько всего мы не знаем, не правда ли?
— Да, он третий. Он принял эстафету у умершего Папы во время… Страдания.
— А, вы так это называете? А мы называем это Бедствием. День Бедствия. Не желаете ли еще немного соуса на ваше жаркое, синьора?..
— Адель Ломбар. Нет, спасибо, все и так прекрасно.
— Вы также принадлежите к Церкви? Быть может, мы монахиня? Я вдруг понял, что мы не представились, прежде чем сесть за стол. Какая бестактность. Я Федерико Танци, герцог Урбинский. Вы уже знакомы с моей правой рукой, коннетаблем Туччи…
Дюран представляет Адель, меня и своих людей. Он смакует каждый звук, незаслуженно величая меня «главой Святой Инквизиции».
— Ничего себе! — улыбается Герцог. — Святая Инквизиция. Подумать только. Это она сжигала ведьм, да? И еретиков. Сколько еретиков вы сожгли в последнее время?
— Быть может, на этот вопрос ответите вы, капитан? — спрашиваю я Дюрана, стараясь скрыть иронию.
— С удовольствием. Видите ли, синьор герцог, Церковь уже не та, что была когда-то. Мы знаем, что… Бедствие сильнейшим образом смутило души и могло поколебать веру в Господа милосердного у некоторых наиболее слабых духом…
Герцог щурится.
— Готов побиться об заклад, что это так, — шепчет он, но так, что я тоже слышу его замечание.
— …поэтому мы стали, так сказать, немного терпимее по отношению к случайным и нетяжелым формам отступлений от правоверности.
— Конечно. Учитывая, что, по сути, ваши предсказания не сбылись. Я хочу сказать, что конец света наступил, а мир все еще существует.
Дюран поднимает голову.
— Я не священник, герцог. Я солдат. Мне платят не за то, чтобы я думал или делал предсказания, а за то, что я защищаю Церковь от ее врагов.
— Ну, должен признать, что ваше появление было решительно впечатляющим. Эти штуки, на которых вы ездите…
— Наши легкие разведывательные транспортные средства.
— Легкие?
— Да. По сравнению с бронированной «Рысью». Или с танком «Леопард». [62]
Герцог украдкой смотрит на Дюрана. Его явно поразили эти слова. Изображая равнодушие, он обращается к Адель:
— А что обворожительная доктор Ломбар скажет об Урбино? Вам понравился мой город?
— Я еще не имела возможности оценить его по достоинству, но да, он произвел на меня впечатление. Примите мои комплименты.