— Бун очень плох, — шепчет мне Диоп.
Я и не слышал, как он подошел.
— Я скоро спущусь.
Мы продолжаем рассматривать рисунки. Какой-то ребенок попытался нарисовать животное, возможно, имея в виду кота. Но это кот с неправильными пропорциями и невероятного желтого цвета.
Я покачиваю головой:
— Сможет ли Бог когда-нибудь простить нас за это?
— Не знаю, святой отец. Это вы профессионал в таких вещах.
— Больше нет.
Мы заходим в маленькую комнатку, которая была изолятором крепости. Она еще более чистая, чем другие помещения. Немногочисленные медикаменты и хирургические инструменты, которыми располагала община, располагаются по порядку в шкафчике, закрытом на ключ.
Стекла шкафчика разбиты.
— Мы не нашли ключей, — извиняется Венцель и садится на кровать Буна.
Лицо Карла производит тяжелое впечатление. Кожа, обтягивающая скулы, обнажает неровности черепа. Она желтоватая, нездорового вида.
— Что вы ему дали?
Венцель качает головой:
— Ничего. Там ничего нет.
В шкафчике только пустые коробки.
Аспирин, антибиотики, бинт…
Только пустые коробки.
— Можно сказать вам несколько слов, святой отец?
— Да. А где капитан?
Венцель пожимает плечами. Этот жест, такой типичный для него, повергает меня в уныние. Если даже сержант Пауль Венцель опустил руки, это значит, что мы и вправду в беде.
Наверное, именно это заставило меня решиться.
Стряхнуть с себя оцепенение.
— Я скоро вернусь. Мне нужно поговорить с капитаном Дюраном.
— Хорошо.
Я пересекаю пустынные коридоры. Мои шаги раздаются эхом.
Я нахожу Дюрана на первом этаже, сидящим в центре прихожей, с «Калашниковым» на коленях. Он смотрит невидящим взглядом на дверь, которую мы высадили, чтобы войти сюда. Снег кружится в свете электрического факела, прислоненного к стене.
Оставлять дверь открытой конечно же невероятный риск. Но Дюран как будто ждет, что кто-то — или что-то — сейчас войдет.
Как будто он этого ждал.
— Капитан, — произношу я вполголоса, приближаясь к нему.
Дюран никак не реагирует.
— Здесь холодно.
Он не отвечает.
— Идите сюда. Не оставайтесь там.
Голос, которым он мне отвечает, осипший, как будто он не привык разговаривать:
— Мне здесь хорошо.
Я сажусь рядом с ним. Пол ледяной.
— Тогда я немного посижу здесь с вами.
Он смотрит на меня. Долго, пристально.
— Мы раньше были на «ты».
— Один раз. Очень давно.
— Почему теперь ты называешь меня на «вы»?
Я пожимаю плечами:
— Наверное… Наверное, потому, что мне нужно поговорить с капитаном Марком Дюраном, из Ватиканской гвардии.
— Это я.
— Нет. Капитан Дюран, которого я знал, не стал бы сидеть и смотреть в пустоту, когда миссия еще не выполнена.
— Капитан Дюран в данный момент отсутствует. Оставьте ваше сообщение после звукового сигнала.
Он улыбается.
Сначала Венцель, а теперь он.
Конец экспедиции.
У меня осталась последняя карта.
— Чего вы ждете здесь, внизу, в одиночестве?
— Женщину. Знаешь, каково это — ожидать женщину?
— Нет. Я не знаю.
Он поворачивается. Смотрит на меня.
— Адель я считал женщиной свой жизни. Кем-то, кого надо защищать, не только любить. Кем-то, для кого я могу означать жизнь. И теперь она…
Опускает голову.
— Этот голос в моей голове… Голос этого монстра… Вы тоже его слышали? Он говорил, что Адель — это зло.
Я киваю.
— Адель была самой чудесной женщиной изо всех, что я видел. И она не была злой. Она делала то, что должна была делать, это было справедливо. Она изучала мутации, чтобы использовать их для нашей пользы.
— О чем вы говорите?
— Ты не видел ее лабораторию? Нет? Жаль. Ее труды должны были привести к перевороту. Научное мышление — это редкая вещь. Адель сопротивлялась, пытаясь доказать, что наука может иметь значение для того, чтобы спасти мир. И ты видел, что случилось? Она мертва! Ей удалось сохранить свои записки, сделанные на Станции Аврелия. Но их больше нет. Я видел…
Он останавливается. Как будто хотел восстановить в мозгу то, что хочет сказать.
— Я видел то место, где этот маньяк замучил ее… и там, где он сделал то, что сделал… Там была большая куча золы в углу. И две сумки, которые спасла Адель. Все ее записи были уничтожены. Годы работы псу под хвост. Я думаю, что это была самая ужасная пытка.
— Адель мертва, Марк.
— Марк? Почему ты снова называешь меня на «ты»? Тебе больше не нужен капитан?
— Я надеюсь, что Марк и капитан смогут воссоединиться. Они нужны мне для моей миссии.
Дюран делает презрительный жест. Фыркает.
— Твоя миссия… Миссия закончилась, умерла. Забудь о ней, mon ami. [81] Нас слишком мало. Почему, ты думаешь, я сделал вид, что повелся на бредни Готшалька о том, что он повезет нас в Венецию? Потому что без его грузовика, в таком составе, как сейчас, мы не смогли бы пройти и мили. Венеция далеко, даже если мы предположим, что там вообще что-то есть.
— И что тогда нам делать?
— Я — жду, а ты делай что хочешь. А, почти забыл. У меня есть подарок для тебя.
— О чем ты говоришь?
— В том углу. Это то, что я сделал для тебя.
Я всматриваюсь, но в полутьме мне ничего не удается увидеть.
Тогда я поднимаюсь и иду в этот угол.
И замираю от отвращения, видя, что это кучка дерьма. От нее исходит невыносимое зловоние.
Собираюсь повернутся, чтобы уйти, когда различаю среди фекалий что-то блестящее.
— Ты должен достать его руками, Джон! Голыми руками!
Голос у Дюрана звучит, как у пьяного.
Вокруг нет ничего, чем можно было бы сдвинуть горку экскрементов. Поэтому мне приходится, переборов отвращение, сделать это рукой.
Потому что я почти уверен в том, что такое — этот светящийся предмет.
Большим и указательным пальцами я вытаскиваю из дерьма папскую печать. Кольцо Рыбака.