– Прямо сам и расшифровывал? – не удержался и съязвил Генрих.
– Не сам, но сумел организовать работу, а это, согласитесь, многого стоит.
– Безусловно…
– Буквально первые результаты оказались… ну… открытием! Я не побоюсь этого слова. Если бы не война…
– Так я и не понял, что же вы нашли?
– Пирамиду, конечно! Неразграбленную древнюю пирамиду. Более того, пирамиду-хранилище! Именно тут были сложены плиты с предсказаниями.
– А! – Генрих вспомнил. – Вы мне говорили…
– Именно. Сейчас все сами увидите.
Тропа резко завернула, и…
И они вышли на огромную поляну, над которой возвышалась титаническая каменная глыба. Она ушла в землю так плотно, что казалось, это гора прорастает из джунглей исполинским клыком.
– Почему ее незаметно с воздуха? – поразился Генрих.
– Сейчас – заметно. Но это джунгли… Тут все меняется ежедневно. Поднимемся…
Через десять минут они, взмокшие и задыхающиеся, оказались внутри огромной пирамиды. Вокруг сновали люди.
– Кто это? – спросил Генрих.
– Ученые, – отозвался Зеботтендорф. – А мы для них – финансисты. Так будет спокойней и им, и нам. Им хорошо, потому что они считают, что трудятся для науки, а нам удобно. Нет нужды разрабатывать проект самим, все сделают эти энтузиасты.
Они находились на верхнем этаже колоссального сооружения, в своеобразном пентхаусе, обнесенном колоннами.
– Сейчас мы спустимся внутрь. Тут множество залов, но есть один, на который вам точно стоит взглянуть. Вот там, – Зеботтендорф махнул рукой куда-то в угол, – мы нашли лестницу, скрытую лестницу внутрь.
По узкому, вырубленному в камне проходу с высоченными ступенями спускаться можно было только гуськом, крепко держась за натянутые с двух сторон веревки. Над головой болтались тусклые электрические лампы. Надсадно пыхтел снаружи генератор.
– Отличная слышимость, – прошептал Генрих, стараясь разглядеть, куда же ступает его нога.
– Очередная здешняя загадка, – отозвался откуда-то снизу Зеботтендорф. – Причем мы ее до сих пор не разгадали. Есть множество гипотез вроде специальных усиливающих лакун в стенах, но пока мы их не обнаружили. Я могу даже представить, для чего это было нужно всезнающим жрецам майя.
Они спускались ниже, проходили какие-то комнаты, залитые ярким светом, где с ними здоровались люди в белых халатах. Потом снова коридоры, снова лестницы. Снова залы. Из бесконечных комнат запомнился зал с живым водопадом внутри. Ручей изливался из скалы и уходил куда-то вниз.
– Нам еще ниже, еще… – звал Зеботтендорф.
Это не было дном. По словам доктора, до самых нижних и неисследованных ярусов они еще не добрались. Это был огромный зал, со стен которого на них смотрели рыла, страшные хари, ощетинившиеся клыками и злобой. Тут пахло кровью. До сих пор пахло кровью.
Посреди зала стоял алтарь. То, что это именно алтарь, а не стол или просто камень, было ясно сразу. По выдолбленной фигуре человека, разложенной на поверхности. От рук и ног этой фигуры вели вниз, к подножию, маленькие канальцы.
– Сюда ставили чаши. – Зеботтендорф указал на специальные ниши. – Чтобы собирать кровь.
– Чаши, конечно, не сохранились…
Доктор удивленно посмотрел на Генриха.
– Странно, что вы задали этот вопрос. Чаши как раз сохранились. Они в надежном месте. А вот тут, – он обвел плиты, окружающие алтарь, – как раз и есть самое интересное!
Он неловко встал около алтаря, Генрих успел заметить выдавленные в камне следы ступней, и принялся нараспев читать странные строки, указывая при этом на камни:
Кровью многих наполнены,
Одной жизнью не утолятся.
Если не хочешь быть погребенным
Под тяжестью власти,
Корми их. Не бойся, что перельется
Кровь через край.
Глотка бездонная у тех,
Кто пьет из чаши.
Зал, алтарь – все поплыло перед глазами Генриха. Стало трудно дышать. Сердце ахнуло куда-то вниз, в глубину. Ноги сделались ватными. Ему казалось, что по залу плывет белесый мертвый туман, стелется плотным ковром. И откуда-то снизу поднимается что-то страшное. Гигантское. Невероятное. Кишащее жизнью, как муравейник, как огромный клубок змей! Уже разлился по залу шелестящий звук трущихся друг о друга чешуек. Уже то тут, то там мелькают из тумана склизкие, мерзкие тела! И жуткие хари глядят с барельефов живыми глазами!!!
А Зеботтендорф все читал! Читал!
Капает кровь,
В чашу струится.
Жизни поток мечется,
Тает.
Волю убьет,
К власти стремится,
Счастлив лишь тот,
Кто обладает.
Ткань жизни порви,
Нить перерезав,
Лей водопадом красные
Струи.
Радугой алой мир ты
Накроешь.
Все под тобой будут
Навечно [3] .
«Неужели только я… вижу все это?» – испугался Генрих.
Он закрыл глаза. Зажмурился изо всех сил! Заткнул ладонями уши! Чтобы не слышать, не видеть близкой этой смерти, более страшной даже, чем сама смерть. Но шипение, шуршание и жуткие слова прорывались через ладони!
Когда Рудольф замолчал, вместе с эхом его слов рассеялся и морок.
Генрих на негнущихся ногах подошел к алтарю. Провел ладонью по очертаниям человеческого тела. Прошелся кругом.
Подойдя к месту, где только что стоял Зеботтендорф, он почувствовал неясную тревогу.
Генрих доверял своему чутью. Прислушался. Внимательно огляделся.
И только сейчас вдруг сообразил, почему Рудольф так неловко стоял около алтаря.
Следы жреца, выдавленные в камне, были… не человеческими! Они скорее напоминали след динозавра. Вытянутые и трехпалые, с явными следами когтей. Длинных когтей.
– Вы заметили, Генрих?.. – чуть ехидно спросил Зеботтендорф.
В ответе не было нужды.
Общежитие на улице имени Мануэля Гарсия вообще было своеобразным пережитком пероновской диктатуры. Большие военные казармы, построенные еще в прошлом веке и тогда же заброшенные, были успешно реставрированы и отданы во владение медицинскому институту, который работал под покровительством главного национального госпиталя. Последний сильно нуждался в двух вещах – в финансировании и специалистах. Президент Перон решил, хотя бы на время, сразу две проблемы. Он выделил в бюджете специальную статью расходов на поддержание национальной медицины и закрепил за госпиталем институт, где готовились кадры и специалисты.