Из образовавшейся свалки вынырнул Антон.
– Ребята, не дурите, – сказал он строго. – Я по делу…
И легко побежал по лестнице.
Следуя указаниям вахтера, Антон прошел по длинному коридору до самого конца, поднялся на третий этаж, снова прошел длинный коридор, теперь уже в обратном направлении, и спустился вниз, снова на второй.
Опять темный коридор.
Теперь ему навстречу кто-то шел. Звук шагов, приглушенный ковровой дорожкой, был едва слышен. В светлом проеме виднелся размытый силуэт.
Антон сбавил шаг, прищурился. Ему показалось, что в коридоре висит туман. Накурено? Но запаха не ощущалось.
Человек приближался, и Ракушкин ощутил неясную угрозу. Словно бы от неизвестной и крупной собаки, которую встречаешь на ночной улице, не ведая ее намерений.
Антон остановился.
Темная фигура становилась все ближе, ближе. Антон разглядел плащ и внезапно почувствовал запах дыма.
«Горит что-то? – растерянно подумал Ракушкин и окинул взглядом коридор. – Нет?..»
Его обдало волной воздуха. Антон невольно вздрогнул…
Шаги послышались уже за спиной.
Ракушкин резко обернулся. Фигура человека удалялась.
– Вот тебе раз… – сказал Антон. – Чертовщина…
На какой-то момент захотелось все бросить к такой-то матери и вернуться. Или отложить немца в сторону и заняться кем-нибудь другим. Или навестить Рауля в больнице. Однако Ракушкин представил, с каким лицом он пройдет мимо тех двух патлатых… Сделал шаг вперед. Другой. Третий. И отступило!
В коридоре действительно пахло. И Антон через несколько шагов понял чем. Он ускорил шаг, взбежал по последней лестнице вверх – и первым, на что он наткнулся, было тело мужчины, переодетого в женскую одежду, лежащее поперек прохода.
Игривый кружевной передник и ажурные чулочки, натянутые на волосатые ноги, были залиты кровью.
Антон замер, осмотрелся. Две пули в грудь. Умер сразу. Далее по коридору три двери. Все три распахнуты настежь. Из дальней высовывались неподвижные ноги в домашних тапочках. Антон осторожно переступил через труп и заглянул в ближнюю. Небольшая комнатушка, заваленная различным бельем, корсетами, чулками. В центре комнаты манекен с надетым на него кожаным плащом.
В двух других комнатах тоже мертвецы. Один застрелен прямо за письменным столом. Пуля в затылок. Кровь обильно разлилась по столу и бумагам. Второй, тот, чьи ноги в тапочках Антон увидел еще от лестницы, убит двумя пулями. Одна в лицо, почти в упор, вторая в грудь.
Во всех трех комнатах все на месте. Никаких следов обыска или грабежа.
Антон осторожно осмотрел двери. Никаких следов взлома. На средней номер: пятьсот одиннадцать. Вольке.
Ракушкин подошел к убитому. Светлые волосы пропитались кровью, голубые остекленевшие глаза с безразличием смотрели куда-то вдаль, за окно…
Антон вытащил из кармана платок, обернул им руку и осторожно открыл ящик стола. Пусто. Еще один. Какие-то бумаги. Почерк мелкий, убористый. Не разбираясь, Ракушкин взял толстую пачку, засунул ее за пазуху. Затем пробежался взглядом по книжным полкам. Ничего. Осторожно, чтобы не испачкаться в крови, обшарил карманы убитого. Тоже пусто. Ни записной книжки, никаких зацепок.
– И хватит… – прошептал Антон. – Хватит…
Звук собственного голоса заставил его вздрогнуть. Он отступил в коридор, что-то стукнулось о ботинок…
Ракушкин опустил глаза вниз и обнаружил – пистолет!
Антон мог поклясться: оружия на полу не было, когда он заходил, но ничьих шагов он не слышал.
Ракушкин присел около пистолета. Наклонился. Понюхал воздух. Нет никаких сомнений, из этого ствола только что стреляли. Совсем недавно.
Антон поднялся. Надо было уходить. И вдруг…
Вдруг он почувствовал неистребимое, жгучее желание поднять пистолет. Взять в руки. Сжать. Рассмотреть со всех сторон.
Участилось дыхание. На лбу выступили капли пота.
Он снова присел. Протянул руку. Черная ребристая рукоять будто манила к себе.
«Пальчики!» – рявкнул кто-то невидимый.
Антон вздрогнул, упал на спину. Все тело колотила нервная дрожь.
– Не по уставу пальчики оставлять… – прошептал он и вскочил на ноги. Уже не разбирая дороги, кинулся со всех ног вниз по лестнице.
Пролетел нужный поворот. Выскочил уже в подвале. И словно безумный рванул куда-то в темноту, мимо закрытых дверей, мимо каких-то парочек, мимо черт знает чего. Споткнулся, упал. Снова вскочил, побежал. Теперь уже более осознанно. В какой-то момент он остановился. В темноте слышались ритмичные влажные удары, кто-то всхлипывал.
– Как найти лестницу? – громко спросил Антон.
– Прямо и направо, – ответил между всхлипами женский голос.
Тихо выругался мужчина.
– Спасибо, – ответил Антон и пошел, куда направили.
Вскоре он оказался на улице, стыдясь своей паники.
Хотя именно эта паника и спасла его от распростертых объятий местной полиции, которую вызвал встревоженный выстрелами самоубийца, сосед покойного Курта Вольке.
Через час Антон сидел в том же кафе, где несколько дней назад его пасли неудачливые бандиты. На столике стояла тарелка спагетти с матамбре, рядом полная запотевшая кружка пива. Ракушкин никак не мог заставить себя проглотить хоть кусочек, хотя отчаянно хотел есть.
– Вот всегда так, – пробормотал Антон, в раздражении вертя вилку.
Он знал эту особенность своего организма. В стрессовой ситуации он страшно хотел есть, но самое изысканное блюде не лезло в глотку. После задания он всегда ходил голодный и злой.
Чтобы успокоиться, Ракушкин разложил перед собой бумаги, взятые из комнаты Курта. Вольке писал по-испански. Иногда с ошибками, но понять было можно. В значительной степени текст сводился к оппонированию риторике Кристобаля Бруно. Если последний призывал поднимать народ Аргентины на вооруженную борьбу с правящим режимом, подталкивая сомневающихся штыком винтовки в спину, то Вольке пытался выстроить концепцию мирного движения. Ссылался на работы Ганди и восточный опыт. Он утверждал, что время революций медленно, но верно уходит именно благодаря тому, что Бруно упорно отказывался видеть. Капитализм перестал быть диким и стремительно цивилизовывался. То, что гнало рабочих на баррикады в начале века, теперь уничтожалось самими капиталистами, которые с удовольствием читали Маркса и, более того, делали из его работ выводы. Слепое угнетение теперь не в моде, классовая рознь не правило. Усилиями ли социалистов, работой ли самого капитала, но разница между классами постепенно нивелировалась, сглаживалась, уничтожалась. Наиболее угнетаемые слои общества стремительно криминализировались, переставая быть движущей силой для любых революционных изменений.