Написанное на этой салфетке не показалось официанту забавным, скорее наоборот. Переворот, танки…

И Сережа отнес салфетку администратору, Игорю Всеволодовичу.

– Тут вот… забыли… Игорь Всеволодович, – пробубнил дежурный и положил на стол скомканную бумажонку. – За пятнадцатым столиком…

Администратор неторопливо нацепил очки, прочел. Глянул на Сергея поверх оправы.

– Читал сам-то?

– Читал. Вроде и не в рифму. Мало ли…

– Это белый стих, дубина. Кто оставил?

– Андрей Андреевич оставили… – прогундосил Сереженька. – С журналистом каким-то обедали.

– Понятно. – Игорь Всеволодович спрятал бумажку в ящик. – Иди. Я разберусь. Спасибо.

Официант ушел.

Игорь Всеволодович достал салфетку, разгладил, подписал в углу: «Вознесенский А.А. 1982 г. Июль». Потом вложил эту бумажку в особую папочку, где хранились «всякие такие» записочки, по неосторожности оставленные посетителями ресторана.

А через пару лет грянула перестройка… И «всякие такие» записочки стали никому не нужны.

71

Хорхе Видела готовился к перевороту давно.

Не доверяя никому, он разрабатывал планы лично. Генерал точно знал, по каким улицам пойдет техника. Где и в какое время можно ожидать сопротивления. Что нужно взять под контроль. Какие узловые точки столицы контролировать. Видела заранее отобрал людей, которые будут претворять его планы в жизнь, и заранее подобрал других людей, которые в случае чего заменят первых. Времени у генерала было много, благо власть не интересовалась делами армии.

Первым делом в городе отключилась телефонная связь и прекратилось радиовещание. Телевидение как заведенное показывало только обращение генерала к народу. Видела призывал сохранять спокойствие, соблюдать порядок и не выходить из дома. Несколько танков встали на площади, напротив казарм национальной гвардии. Представитель генерала обратился к гвардейцам через мегафон и призвал их не поддаваться на провокации марксистов, засевших в правительстве, и не покидать казарм. К полудню на площади установили несколько железобетонных блоков, которые были оборудованы под пулеметные гнезда. Гвардия была блокирована, а больше оказать активное сопротивление было некому.

Президентский полк охраны разбежался.

Парламентариев заперли в зале заседаний. После того как некоторые депутаты попытались выломать дверь, солдаты пригрозили открыть огонь, и народные избранники успокоились.

Всем издателям было предложено воздержаться от публикаций каких-либо материалов, связанных с политическим моментом.

На всякий случай все типографии были взяты под контроль, персонал распущен по домам, а ворота опечатаны. Работали только подпольные печатные станки, которыми располагали монтонерос, но они опаздывали, безнадежно опаздывали.

В президентский дворец Видела явился лично. Изабелла Перон сказала только одно слово:

– Почему?

Она сидела за столом, сжав в руках бесполезный и молчащий телефон. Бледные губы. Стиснутые в кулаки руки.

– Сеньора, ваша власть завела страну в тупик. Вы не в состоянии вывести Аргентину из кризиса.

– А вы в состоянии?! – В голосе мадам президент прозвучали истеричные нотки.

– Да, – твердо ответил генерал. – Я в состоянии.

– Кровью?

– К сожалению, после того, что сделали вы… – Видела открыл дверь в кабинет, вошли двое офицеров. – Без крови уже не обойтись.

– Подлец.

– Гражданка Перон, вы арестованы.

– В чем меня обвиняют? – поинтересовалась Изабелла, поднимаясь из-за стола.

– В государственной измене.

В кабинете остро пахло сгоревшими бумагами. Диктатор открыл окно.

Удивительно, но в первые минуты переворота никто не пострадал. У гвардейцев хватило ума не высовываться. Президентский полк разбежался. А начальник полиции заявил, что его дело – ловить преступников, а не заниматься политическими интригами. Это было очень мудрое решение.

В принципе могла наделать шороху тайная полиция, но и она… решила не вмешиваться.

Переворот был произведен в считаные часы. Это был своеобразный марш-бросок генерала Виделы во власть.

И когда марксисты сориентировались, нашпиговали город листовками, призывающими опрокинуть диктатуру, строить баррикады… Было поздно. Эти листовки исчезли с улиц так же внезапно, как и появились. Жители сидели по домам, не зная, чего ждать от новой власти.

72

– Вся прелесть ситуации в том, что нам не нужно ничего делать. – Фон Лоос потер ладони.

Он стоял у окна, глядя на встающее солнце. На туман, из которого проступали очертания деревьев, сада. Барон не спал всю ночь. Однако усталости не чувствовал. В отличие от Генриха.

– Нам совершено нет нужды делать что-то! Только ждать, когда эта страна, как спелое яблоко, упадет к нам в ладони. Вы любите яблоки, Генрих?

– Я до сих пор не знаю, как их правильно есть.

– В смысле? – Фон Лоос удивленно обернулся.

– Как правильней – очищать их от кожуры или просто есть вместе с семечками. Как делали это у нас, в Мюнхене.

Фон Лоос захохотал.

– Как хотите, дорогой Генрих, как хотите! Мы будем есть это яблоко так, как нам того захочется! Может быть, – он схватил со стола серебряный ножик для разрезания бумаги, – может быть, сдерем с него кожу и разделаем на дольки! Или сожрем со всеми потрохами! Или станем поджаривать его на медленном огне! В этом прелесть власти, Генрих, прелесть власти. Делать то, что хочется делать, тогда, когда пришло желание!

– Вы исключаете из этой бочки меда ложку дегтя.

– Какую же?

– Ответственность.

– Пустая болтовня! – отмахнулся фон Лоос и засмеялся. – Вот чем вы мне нравитесь, Генрих! Вы мой адвокат дьявола. Я уже слышу, как вы бормочете: помни, Цезарь, ты смертен. Ха! Ответственность, друг мой, это уступка современного правящего класса пролетариям. Уступка, сделанная, чтобы предотвратить бунт. Быдлу скормили байку о том, что власть – это прежде всего ответственность. Этому поверили. Еще бы! Просто современный правящий класс не в состоянии держать пролетариев в подчинении. Не в состоянии! Поэтому вынужден идти на уступки. На самом деле власть – это прежде всего возможность делать все! Делать все! Как вам нравится? Дело плебса – стоять на коленях. Дело тех, кто правит, – властвовать. А дело императора – быть олицетворением власти. Которая может все.

Генрих внимательно слушал. Фон Лоос прохаживался по кабинету, толстый, надутый, возбужденный.

– А помните, – вдруг сказал Генрих, – как все начиналось? Веймарская республика, голодные дети, пустые заводы и рабочие, которые торчат перед воротами в ожидании возможности, просто возможности работать? Помните? И то, как от простого гриппа немцы мёрли подобно мухам, помните? И как фюрер кричал: «Я вытащу вас из этой грязи! И поведу вас к звездам! К звездам! Я дам вам работу. Много работы! Настоящей работы, которая имеет смысл!» Помните?