— И что с ней было потом?
— Минутку, у меня есть их фотофафия.
— Не может быть! — Хью был удивлен не меньше моего.
— А как же! Мы тогда все вместе ездили на Блок-Айленд. — У Шарлотты в маленькой сумочке оказался офом-ный бумажник, порывшись в котором она извлекла на свет божий фотофафию. — Вот, пожалуйста.
Я взяла карточку, но никак не могла заставить себя взглянуть на нее.
— Что-нибудь не так?
— Очень тяжело… Жизнь, которую я не прожила, она вот здесь. На этой бумаге.
— Смелее, Миранда. И призраки перестанут вас преследовать.
Я сделала глубокий вздох и посмотрела на фотографию. Джеймс, Шарлотта и Кьера улыбались в объектив. Волосы у него были коротко подстрижены, и меня это потрясло, потому что когда мы были вместе, они у него ниспадали на плечи. Он постарел. У него появились морщины, и лицо его, прежде худое, пополнело. Но улыбка осталась все та же — с белыми, белыми зубами. Тонкие кисти рук с длинными пальцами художника.
Слезы навернулись мне на глаза.
— Нет, не могу.
— Он был замечательный. Вы бы в него влюбились.
— Я и влюбилась. — Я подняла взгляд на Шарлотту и попыталась улыбнуться.
Следующий месяц я нечасто вспоминала об Оукли. Мой бизнес процветал, и я познакомилась с человеком, который всего за четыре свидания прошел путь от «Перспективного!» до «Полного ничтожества!». Приезжал Дуг (Пес) Ауэрбах, и мы ублажали друг друга в течение всего уикенда, проведенного им в Нью-Йорке. Франсес Хэтч дважды приглашала меня на чай. Во второй мой приход она объявила, что у меня кроме приятной внешности есть еще и мозги и что я ей нравлюсь. Это привело меня в прекрасное настроение. Я сказала, что она мне тоже нравится. Она игриво ответила:
— А что бы ты предпочла, любить или быть любимой? — И этот вопрос долго тревожил мое сознание, он бился во мне, словно птица, залетевшая в комнату.
Дуг рассказал, что во время поездки в Германию видел по телевизору документальный фильм о людях, испытывающих сексуальное влечение к инвалидам. Материал был подан в спокойной, информативной форме, без обозначения позиции авторов. Показывали отрывки из порнофильмов с участием инвалидов, журналы, клубы, где собираются такие любители, и даже комиксы.
— Я человек современный. Ты же знаешь, стараюсь не судить других, быть максимально открытым. Но когда я это увидел, у меня просто челюсть отвалилась. Я все спрашиваю себя, неужто я живу на одной планете с этими людьми?
Франсес любила поговорить о сексе, и я ей об этом рассказала.
— Что с тобой такое, Миранда?
— Вы о чем?
— Откуда в тебе это ханжество? Ты что же, не легла бы в постель с мужчиной, у которого нет руки или ноги, если б его любила?
— Конечно легла бы.
— А с женщиной?
— Вряд ли я полюбила бы женщину такой любовью.
— А с ребенком?
— Франсес, вы меня просто провоцируете.
— До какого возраста, по-твоему, человек остается ребенком? Сколько ему должно быть, чтобы ты могла с ним переспать?
— Не представляю. Семнадцать?
— Ха! Знала бы ты, сколько мужчин со мной переспали до того, как мне исполнилось семнадцать, и это было восемьдесят лет назад!
— Да, но у вас и жизнь особенная — не похожая на других.
— Ну так что же? Знаешь, когда по моему мнению человек становится достаточно взрослым для занятий любовью? Как только он делается интересным. — Она сжала в руке свою палку и с силой стукнула ею об пол.
— Вы вряд ли стали бы президентом с такой платформой, Франсес. За такие речи вас чего доброго на костре бы сожгли.
— Знаю. Я слишком стара. Мое сердце здесь больше не живет. Тем и хороши воспоминания: проснешься утром и окунаешься в них, как в целебную ванну. Так вот и спасаешься от старения… Послушай, Миранда, я вот о чем хочу тебя спросить. Слыхала ли ты о художнице Лолли Эдкок?
Перед моим мысленным взором немедленно возникло лицо Хью Оукли.
— Забавно, что вы о ней заговорили. Совсем недавно один человек рассказывал мне о ней.
— Несчастная женщина, но художница отменная. У меня есть маленькая акварель ее кисти, хочу продать. Не смогла бы ты продать ее для меня подороже?
Я рассказала ей о нас с Джеймсом Стилманом, о его сделке с мистером Эдкоком и о том, что с ним случилось после.
— Как скверно, что вы встретились в такой ранней юности, будь вы постарше, наверняка поженились бы и счастливо прожили жизнь, народив кучу детишек. Но так бывает: люди и события возникают в нашей жизни в неподходящее время. Самой большой моей любовью был человек по имени Шумда, но я это поняла, только когда поумнела на десяток лет. А с ним я была еще совсем девчонкой, жадной до страстных признаний, кто бы из мужчин их ни делал. Я искала огня, а не света. Мы все то и дело оглядываемся назад и говорим: «Ах, какой же я была идиоткой в семнадцать!» А если наоборот — представь, что семнадцатилетняя Миранда заглянула в будущее и увидела тебя теперешнюю. Что бы она о тебе сегодняшней подумала?
— Что подумала бы обо мне семнадцатилетняя Миранда? — Я засмеялась.
— Вот именно. Она бы пришла в ярость от того, что ты не вышла за этого Джеймса и не спасла его.
На ужине у Дагмар Хью вручил мне свою визитку. Я позвонила ему в офис, и мы условились о встрече. Франсес дала мне работу Эдкок, чтобы я ему показала. Я была удивлена тем, что она доверила мне такую дорогую вещь.
— Предположим, ты ее украдешь. Но тогда тебе навек будет заказана дорога сюда. По-моему, для тебя предпочтительней знаться со мной, чем меня грабить.
За день до нашей встречи Хью позвонил мне, чтобы предупредить, что срочно вылетает в Дублин. Он предложил мне либо перенести разговор на другой день, либо решить мой вопрос с одним из его помощников. Я согласилась иметь дело с помощником. А с ним самим, если это потребуется, мы могли бы увидеться после его возвращения. Положив трубку, я испытала некоторое разочарование, но не более.
За час до назначенной встречи я повздорила с мужчиной, с которым встречалась перед этим. Он вошел ко мне в магазин с только что купленной видеокамерой, сияя от радостного возбуждения.
Уже через пятнадцать минут он принялся меня оскорблять. Сказал, что я холодна и расчетлива. Что я выжала его, как тюбик зубной пасты, а потом вышвырнула в мусорное ведро. Я позволила ему продолжать, пока он не выплеснул все.
— У меня назначена встреча. Мне пора.
— И все?! Ты мне больше ничего не скажешь?!
— Ты уже все сказал за нас обоих. — Я встала.