– На каком корабле вы плаваете? – поинтересовалась Людочка, даже не притронувшаяся к коньяку.
– На кораблях ходят, а не плавают, – поправил её Желваков, не видевший в жизни другого моря, кроме Невской губы, со стороны которой сюда доносился глухой шум волн и пронзительные крики чаек. – Относительно себя могу сказать следующее: в настоящее время приписан к экипажу сухогруза «Ворона».
– Вы, наверное, хотели сказать «Корона»? – уточнила Людочка, накануне видевшая это судно в порту.
– Я так и сказал, – не моргнув глазом, соврал Желваков. – А что вам послышалось?
– Да нет, ничего… Вы, надо полагать, объездили весь мир?
– Весь не весь, но побродить по свету пришлось… Из Питера в Милан, из Милана в Одессу, из Одессы в Рио, из Рио в Вашингтон, – сообщил он, безбожно перевирая портовые и сухопутные города.
– И в Африке были?
– Приходилось, – солидно кивнул Желваков.
– Жирафов видели?
– Да сколько угодно! Они там прямо к берегу приходят напиться.
– Неужели солёную воду пьют? – ужаснулась Людочка.
Поняв, что сморозил глупость, Желваков пошёл на попятную.
– Там в море впадает река Нигер, – объяснил он. – Раз в десять шире Невы. И вся вода у берегов пресная. Хоть чай из неё заваривай.
– Как интересно! – восхитилась Людочка. – А кого в Африке больше всего?
Немного подумав, Желваков ответил:
– Негров. А также негритянок.
– Скажите, вам приходилось любить негритянок? – всем своим видом демонстрируя смущение, поинтересовалась Людочка.
– О чём вы говорите! – возмутился Желваков. – Российские моряки своим подругам не изменяют. Тем более что каждый пятый местный житель болен СПИДом.
– Каждый пятый? Кошмар! Да это же настоящая эпидемия! Африканцам, наверное, грозит вымирание?
– Ничего им не грозит. – Желваков сделал рукой пренебрежительный жест. – Десять умрёт, а сто в тот же момент родится. Размножаются почище наших кошек.
– У вас даже татуировка на груди имеется! – Людочка оттянула вниз вырез его майки. – «Мир»… Что это значит?
– Так назывался корабль, на котором я начинал морскую службу. – Желваков слегка смутился. – Затонул потом в Панамском канале.
– Прямо в канале? – Людочка старательно изображала из себя наивную дурочку.
– Ага, – кивнул Желваков. – Хозяева его бананами перегрузили. И тут, как назло, налетела буря.
– Я тоже хочу сделать себе маленькую наколочку, – мечтательно произнесла Людочка. – А других татуировок у вас нет?
– Есть, – неохотно признался Желваков. – Только они, согласно морской традиции, находятся в интимных местах.
– Какая жалость! Мне бы так хотелось на них глянуть…
– В чём же дело? Уединимся в каком-нибудь тихом местечке, и я вам всё покажу, – ловя Людочкину руку, со значением произнёс Желваков.
– К сожалению, не могу. – Людочка отстранилась. – Надо спешить на репетицию. У нас очень строгие педагоги. Всех опоздавших заставляют по два часа играть гаммы.
– Я вас провожу! – Желваков с готовностью приподнялся из-за стола.
– Нет, нет! – Лёгким толчком Людочка вернула его на место. – В следующий раз, когда мне придётся нести арфу… Но, если хотите, я возьму ваш телефон. На днях созвонимся.
– Какой телефон у моряка! – Желваков развёл руками. – Вы мне лучше свой дайте.
– Мама запрещает мне давать телефон малознакомым людям… Лучше встретимся здесь завтра в это же самое время. Идёт?
– Конечно!
– Тогда до скорого. – На ходу взъерошив Желвакову волосы, Людочка устремилась к выходу.
Несколько минут он сидел, словно громом поражённый, а потом залпом допил коньяк, оставшийся после девушки.
Когда Ваня явился на ночлег, в квартире он застал одну только Людочку. Кондаков и Цимбаларь, сменяя друг друга, караулили Желвакова, обитавшего в Обухове, то есть практически на краю света.
Людочка ни на шаг не отходила от ноутбука, приносившего всё новые и новые вести.
Уже было доподлинно известно, что Татьяна Ивановна Желвакова действительно прижила сыночка Марата от солдата срочной службы Андрея Шестопалова, клятвенно обещавшего жениться, но после демобилизации как в воду канувшего.
Три года назад, за несколько месяцев до смерти старшего Шестопалова, страдавшего острой формой лимфолейкоза, Желвакова получила письмо, в котором давно забытый возлюбленный слёзно просил прощения за все грехи и обиды. Сначала она не хотела отвечать, своих забот хватало, но потом всё же накатала парочку тёплых слов – по поводу прощения отослала к господу богу, сама от прошлого решительно отмежевалась, но не преминула сообщить, что их совместно нажитый сыночек пошёл по кривой дорожке.
Спустя ещё какое-то время в исправительно-трудовую колонию, где Марат Желваков отбывал очередной срок, стали поступать из Петербурга письма и посылки, которыми он похвалялся перед своими немногочисленными приятелями, такими же изгоями лагерного сообщества, как и он сам.
При этом Желваков не скрывал того факта, что в Петербурге у него нашёлся зажиточный и добросердечный брат, к которому он и собирается отправиться после отбытия срока наказания.
Несмотря на низкий социальный статус, Желваков занимал в зоне привилегированные должности – сначала учётчика, а потом нарядчика. Три с половиной курса Политехнического института всё же сказывались. На поселение он вышел условно-досрочно и через год мог бы освободиться вчистую, но подвела преступная натура. Ограбив леспромхозовского кассира, он скрылся в неизвестном направлении. Неоднократные проверки по месту жительства матери и недавно объявившегося брата результатов не дали.
Листки с вычислениями, обнаруженные в туалете покойной старушки, оказались математическим обоснованием какого-то высокотехнологического производственного процесса, связанного со свойствами микромира. В настоящий момент их изучали специалисты соответствующего профиля.
Выслушав эти новости, Ваня категорически заявил:
– Враньё! И беглого Желвакова никто никогда не искал, и эти сраные бумажки изучаться не будут. В нашей стране любой государственный служащий, будь он хоть мент, хоть учёный, озабочен только своими личными делами. А работа – дело десятое. Она дураков любит… В прежние времена на Руси, назначая воеводу, так и говорили: отправлен на кормление. С тех пор ничего не изменилось. Любая официальная должность рассматривается как возможность урвать побольше. Национальная традиция, ничего не попишешь. Одни мы носимся, как пчёлки…
Облегчив душу этой гневной филиппикой, воспринятой слушателями (Людочкой и мухами) без какого-либо интереса, Ваня отправился в туалет, где проводил большую часть своего свободного времени за чтением дамских романов, притягательных именно своей непроходимой глупостью и дремучей наивностью. При этом он не забывал совмещать приятное с полезным, о чём свидетельствовали весьма специфические звуки, время от времени разносившиеся по всей квартире.