«Мариночка, здравствуй, моя дорогая девочка. Как ты там, как поживает твой сыночек? Холодная ли у вас выдалась осень? Наверное, на севере, в тундре, круглый год сугробы до небес и мороз трещит…»
Марина обреченно вздохнула. Раз пятьсот… ну, не пятьсот, а пятьдесят… да если даже всего пять – неужели трудно запомнить?! – она объясняла Олимпиаде Николаевне Русановой, что Х. находится не в тундре, а в тайге, что это не север, а даже, можно сказать, юг, ибо расположен город на географической широте Ялты, но Олимпиада Николаевна Понизовская, блаженненькая тетя Оля, по-прежнему пребывала в уверенности, что Х. находится где-то в Туруханском крае, куда ссылали всех политических со времен царя Гороха и до нынешних дней.
«Мы живем по-прежнему… по-прежнему неспокойно. Ложась спать, никогда не знаешь, что ждет тебя наутро, что и на сколько вздорожает – одно можно знать наверное: обязательно что-нибудь вздорожает, причем непомерно! – и за чем придется по полдня отстаивать очередь. Даже людям с деньгами приходится нелегко, а уж тем, кто победнее, и вовсе тяжко, и я порой диву даюсь, как некоторые люди вообще живут».
Под людьми с деньгами тетя Оля, конечно, имела в виду самих Русановых, которые разбогатели за счет «дорогой девочки Мариночки». Да, повезло им, что два года назад у Игнатия Тихоновича Аверьянова вдруг ум зашел за разум, не то сейчас принадлежали бы к тем «некоторым людям», которые вообще неведомо как живут… Вот Марина Аверьянова, например, именно к ним и принадлежит по милости папаши! Спасибо, у тети Оли на сей раз хватило такта не развивать эту тему… а может быть, такт здесь вовсе ни при чем, она просто перескочила на другое со свойственным ей легкомыслием, вернее, безмыслием:
«Да, в очередях, конечно, проводишь очень много времени! Разумеется, все в нашем семействе как-то оказываются постоянно заняты – получается, мы с Даней только и есть две бездельницы, у которых есть время мотаться по городу и до бесконечности отоваривать карточки на всех. К тому же Константин Анатольевич настаивает, чтобы мы брали на себя также и покупку продуктов для небезызвестной особы, с которой он по-прежнему постоянно встречается. Мотивирует он это тем, что она слишком загружена работой как днем, так и вечером (днем на репетициях, вечером на спектаклях), а потому ей некогда бегать по очередям. Но есть же что-то надо! Я выразилась в том смысле, что, если она с голоду помирать не захочет, может найти время о себе позаботиться, а мы с Даней не нанимались для нее стараться, но Константин Анатольевич мгновенно вышел из себя (он вообще стал очень вспыльчив и раздражителен) и принялся буквально орать на меня. Дескать, ему всегда говорили добрые люди, что я имела намерение женить его на себе, но он этому не верил, потому что уважал меня, а если я так отношусь к женщине, которую он любит (к этой особе, значит!), то он готов поверить, что сплетники были правы. Разумеется, мне пришлось пойти на все, чтобы очистить свое имя от гнусных наветов, так что мы с Даней теперь еще больше обременены хозяйственными хлопотами».
Дураки жадные эти Русановы, зло подумала Марина. Вот ведь какие жадные дураки! Могли себе хоть пять человек прислуги нанять, и не нужно было бы тете Оле по очередям толкаться. И вообще, на денежки ее папаши могли бы питаться с черного рынка чем угодно!
«Конечно, я не ожидала такого грубого обращения от Константина! – продолжала причитать тетя Оля. – Он так трясется над этой Кларой, можно подумать, она какая-нибудь принцесса крови! Удивительно, что Сашенька, которая раньше ее терпеть не могла, теперь всячески ее поддерживает и даже раз или два заводила речь о том, что сию особу можно было бы пригласить к чаю или, скажем, к обеду. Разумеется, я была возмущена! Тогда Сашенька очень дерзко сказала, что отец не может столько лет жить во грехе, что он живой человек и, мол, неудивительно, что он хочет жениться на красивой женщине, которая любит его и которую уже столько лет любит он. И, дескать, она, Сашенька, ничего не имеет против этого. Ее как подменили, честное слово! Раньше она и думать о таком не могла, слышать о пошлой актрисульке не хотела. Какое счастье, что по ряду причин, говорить о которых я просто не в силах, Константин не может пренебречь условностями и жениться на Кларе, какое счастье! Но мне все равно необыкновенно тяжело слышать подобные разговоры. Как подумаю, что я отдала жизнь Константину и его семье… натурально отдала им жизнь, а теперь они меня всячески третируют и укоряют моей к ним привязанностью, как подумаю, сколько возможностей я упустила в жизни из-за них, то очень горько становится. А теперь годы мои уже не те. Признаюсь честно, признаюсь только тебе, Мариночка: вот кабы была я помоложе, лет хотя бы до сорока, я знаешь что бы сейчас сделала? Я записалась бы в женский военный отряд, в женский батальон, об организации которых сейчас так много говорят. Наверное, ты читала газеты, все эти письма о том, что женщины хотят приложить руку к настоящему военному делу, а не только быть на театре военных действий милосердными сестрами или санитарками…»
Марина уже и раньше слышала о необходимости образовывать женские военные формирования, даже читала какую-то статью. Сторонник нововведения очень горячо рассуждал о том, что в армии все больше солдат и офицеров подвергается воздействию революционной, опасной для государства пропаганды, а женщины по сути своей – хранительницы домашнего очага, склонны к укреплению основ семьи, общества, государственности, а посему женские военные формирования вполне могли бы стать в какой-то степени оплотом самодержавия, а при самом тяжелом раскладе – надежным резервом его защиты.
«Эх, попала бы я на фронт! – яростно подумала Марина. – Я бы им показала основы государственности и оплот самодержавия!»
Увы, оказаться солдатом женского батальона у нее не было никакой надежды. Ни-ка-кой! И не только потому, что она – государственная преступница, осужденная на поселение. В конце концов, еще в самом начале войны стало известно, что многие заключенные подали прошения о разрешении отправиться добровольцами в действующую армию, а наказание отбыть после окончания войны. Сначала на их просьбы никто не обращал внимания, но постепенно, когда на фронте гибло все больше солдат и мобилизация скребла по населению России все более частым гребнем, решено было в исключительных случаях удовлетворять подобные ходатайства – если их подавали лица, зарекомендовавшие себя примерным поведением и заслужившие славу людей порядочных и благонадежных.
После августовской истории, когда пристав Вокзальной части Фуфаев застал в ее доме Грушеньку Васильеву, Марина Аверьянова заслужила славу не только политической ссыльной, но и грязной сводни. И, разумеется, ни о какой отправке на фронт («Умереть за Отечество?! Она не стоит такой чести!») и помыслить невозможно.
Да и не собирается она умирать за несчастное и ненавистное Отечество, пусть мрут за него сами! Марине нужна была свобода – свобода жить, свобода работать, свобода помогать мировой революции.