Он сально засмеялся, выплюнув кусок застрявшей в горле пищи. Отломил кусочек хлеба, намазал маслом. У него уже было три жировых спасательных круга на талии, он готовил четвертый.
— Можно задать тебе вопрос, Рауль?
Жаба самодовольно улыбнулся и ответил:
— Давай, старик, я ничего не боюсь!
— Ты когда-нибудь был влюблен, по-настоящему влюблен?
— Один раз, — сказал Жаба, вытирая пальцы о белую скатерть.
Его правый глаз затуманило облачко грусти, веко дернулось в подобии нервного тика. К Филиппу вернулась надежда. У этого мерзкого человека тоже есть сердце, он тоже страдал.
— А несчастная любовь у тебя была?
— Тогда же. Я чуть не умер, так мне было плохо. Клянусь, я сам себя не узнавал.
— И долго длилась вся эта история?
— Целую вечность! Я похудел на шесть кило! Представляешь? На самом деле — три месяца. И потом однажды вечером дружбаны отвезли меня в одно специфическое местечко, ну ты понимаешь, и я имел четырех девок сразу, четырех клевых телочек, которые мне славно отсосали, и хоп! Конец, перегорело. Но эти три месяца, старик, отпечатались навеки здесь…
Он положил руку на сердце, гримасничая, как Пьеро.
Филипп едва не расхохотался.
— Будь осторожен с Ирис! У нее вместо сердца лед!
Жаба поднял ноги на высоту стола — толстые мощные ноги в ботинках «Тодс».
— Не волнуйся! Я люблю кататься на коньках! Так ты точно даешь мне благословение? Это не отразится на наших делах?
— Решение окончательное и обжалованию не подлежит!
И ведь не вру, подумал Филипп, удивившись только, что стал разговаривать, как Жаба.
После обеда Филипп вернулся домой пешком. Он стал много ходить с тех пор, как поселился в Лондоне. Только так можно по-настоящему узнать этот город. «Разница между Лондоном и Парижем в том, что Париж предназначен для иностранцев, а Лондон — для лондонцев. Англия создала Лондон для личного пользования, Франция создала Париж для всего мира», — сказал Ральф Эмерсон [132] . Чтобы узнать этот город, нужно сносить не одну пару обуви.
И как же я мог раньше работать с Жабой?! Я нашел его, нанял, просиживал с ним вечера напролет, изучая дела, летал с ним на самолете, пил, ел, вышучивал слишком короткую юбку стюардессы; как-то в Рио мы ночевали в одной комнате, потому что отель был переполнен. Рауль остался в одних черных плавках, он покупал их наборами, которые продаются на входе в больших магазинах, такая у него завелась холостяцкая привычка, когда его бросила жена. Красивая брюнетка с длинными густыми волосами. Значит, решил заняться Ирис! Ну дает.
Он остановился возле газетного киоска, купил «Монд» и «Индепендент». Поднялся по Брук-стрит, прошел вдоль красивых зданий на Гросвенор-сквер, вспомнил «Сагу о Форсайтах», сериал «Вверх и вниз по лестнице» [133] , повернул на Парк-Лейн и вошел в Гайд-парк. Парочки дремали, обнявшись, прямо на траве. Дети играли в крикет. Девушки загорали в шезлонгах, закатав джинсы. Пожилой господин, весь в белом, читал журнал, стоя столбом посреди лужайки. Парни на скейтах лавировали между пешеходами и бегунами, обгоняли их, задевая боками. Он дойдет до Серпантина и поднимется на Бейсуотер. Или ляжет на траву и дочитает книгу. «Свет женщины» Ромена Гари. Нужно было зачитать строчки из Гари Жабе. Может, он понял бы, что настоящий мужчина не тот, кто дерет баб одну за другой или дает отсосать всем подряд, а тот, кто способен написать: «Я не знаю, что такое женственность. Может, это просто такой способ быть человеком». Он внушает мне ужас, потому что человек, которым был я сам, который способен смеяться его шуткам, мне отвратителен. Но я еще не знаю, каким буду завтра. Каждый день отмирает частица прежнего меня. И я меняю кожу с благодарностью, надеясь, что новая мне подойдет и мне будет в ней удобно.
Восемнадцать дней назад она уехала, восемнадцать дней он хранит молчание. Что можно сказать через восемнадцать дней женщине, которая пришла, взяла вас за руку и предложила себя без оглядки, без всякого расчета? Что он спасовал перед такой душевной расточительностью? Что он застыл как камень? Он подумал, что его руки слишком малы и слабы, чтобы удержать всю любовь, которую несла с собой Жозефина. Ему пришлось бы заново выдумывать слова, фразы и клятвы, поставлять их оптом, вагонами, целыми складами… Она вошла в него как в пустую комнату.
Не надо ей было уезжать. Я бы обставил эту комнату ее словами, жестами, взглядами. Надо было тихонько попросить ее не уходить так быстро, ведь я только учусь. Одно дело — быстрый поцелуй на вокзале, его бездумное повторение у плиты… но когда вдруг все становится возможным, уже непонятно, как быть дальше.
Он пропустил день, другой, третий… восемнадцать дней.
И наверное, пропустит двадцатый и двадцать первый.
Месяц… Три месяца, полгода, год.
И будет уже поздно. Мы оба превратимся в каменные статуи, и она, и я. Как ей объяснить, что я больше не понимаю, кто я такой? Я сменил адрес, страну, женщину, занятие, теперь остается только имя поменять. Я больше ничего о себе не знаю.
Зато я знаю, кем я не хочу быть и куда не хочу идти.
В салоне первого класса самолета, возвращаясь с «Документы», он читал каталог живописи, отмечал свои приобретения; надо бы подумать о переезде, ему не хватит места для такой коллекции. Переехать? В Париж или на другую квартиру в Лондоне? С ней или без нее? К его креслу подошла дама. Высокая, красивая, элегантная, грациозная. Квинтэссенция женственности. Длинные каштановые волосы, кошачьи глаза, улыбка принцессы крови, тяжелые золотые браслеты на правом запястье, часики «Шанель» на левом, сумка «Диор»… Он подумал: ну-ну! существуют же подобия Ирис. Она улыбнулась ему: «Нас здесь всего двое. Не будем же мы обедать каждый в своем углу, это нелепо». Нелепо! Слово резануло его. Любимое словечко Ирис. «О, как нелепо!» «Этот человек какой-то нелепый». Она уверенно поставила рядом с ним свой поднос и уже собиралась сесть, когда он услышал свой голос: «Нет, мадам, я предпочитаю обедать в одиночестве». И про себя добавил: я ведь знаю, что вы красивы, элегантны, несомненно умны, несомненно в разводе, живете в дорогом районе, у вас двое или трое детей, обучающихся в хороших школах, вы рассеянно проглядываете их дневники с оценками, часами висите на телефоне или ходите по магазинам и подыскиваете мужчину с приличным счетом в банке, чтобы пользоваться его кредитными картами вместо кредиток бывшего мужа. Я больше не хочу быть ходячей кредиткой. Я хочу быть трубадуром, алхимиком, воином, бандитом, коммивояжером, комбайнером! Я хочу скакать на боевом коне в пыльных сапогах, хочу лирики, мечтаний, поэзии! И кстати, я как раз сочиняю стихотворение женщине, которую люблю и которую могу потерять, если не поспешу. Она не так элегантна, как вы, она любит прыгать по лужам, может поскользнуться на апельсине и кубарем скатиться по лестнице, но она открыла во мне потайную дверцу, которую мне хочется никогда больше не закрывать.