— Ты уже дома? — крикнула она из прихожей, и через секунду ее фигура возникла в темном дверном проеме. Она тоже вошла в одежде, в куртке, которую мы ей купили недавно в «Олимпийском», в смешной вязаной шапке с длинными ушами, свисающими вниз, на концах помпоны. Она была румяной, особенно покраснел нос — она явно долго откуда-то шла пешком.
— Ты вернулась? — спросил я, не став интересоваться тем, где она была. Именно сейчас, стоя в темноте друг напротив друга, полные решимости сделать шаг, о котором, возможно, оба мы в свое время пожалеем, мы вдруг поняли, как это все серьезно.
— Ты думал, я сбежала? — удивилась она.
— Ну, у меня было такое предположение, — я улыбнулся, но улыбка получилась кривоватой и жалкой. А еще я подумал, что не могу вспомнить, когда я занимался любовью вот так, на полном серьезе и без какого-либо допинга.
— Я думала об этом. Все же это так странно. Я не знаю, должны ли мы. — на ее лице отразилось такое смятение, что мне снова стало не по себе. Я ей совершенно не нужен, мы с ней чужие. Я ей чужой. Может, она права, но я не мог остановить это все сейчас. Чтобы быть честным, теперь, когда она вернулась и стояла здесь такая смешная, замерзшая и красивая, я просто не смог бы ее отпустить. Я ее хотел, вот уже почти год, как я хотел этого больше, чем мог даже сам себе признаться.
— Но ты здесь.
— Да, это так. Я здесь, — сказала Ирина скорее грустно.
— А я купил тебе цветы.
— Да? И где они? — она оглянулась.
— Я их выбросил.
— Выбросил? Зачем?
— Я подумал, что тебе не понравятся мертвые цветы.
— Ты был прав, мне бы не понравилось. Но… все равно спасибо. Я видела эти цветы. Они стоят на окне на лестнице, да? Я поднималась по лестнице.
— Точно, ты же не ездишь на лифте. — воскликнул я. — Какой я идиот.
— Это вредно для здоровья.
— Ну да, а ходить полезно.
— Знаешь, я чувствую себя как-то нелепо, — поделилась она. — И мне почему-то даже стыдно. Но ведь я не делаю ничего плохого.
— Пока еще нет, — улыбнулся я, но Ирина моей шутки не оценила. Она расстегнула куртку и сняла ее, затем стащила шарф и на секунду замерла, глядя на меня требовательно и внимательно. Я замолчал и протянул руку, чтобы забрать у нее куртку. Вот тут-то она и стянула с себя шапку, и я, наконец, увидел ее волосы. Я вскрикнул и выронил куртку. Этого я никак не ожидал.
Волосы стали черными. Ни следа от ее прекрасных огненных прядей, только как уголь черные, блестящие, смоляные пряди рассыпались по Ирининым плечам, делая ее совершенно иной, практически неузнаваемой для меня. Она не сводила с меня глаз, но не радости или удовольствия она искала на моем лице. Ей не нужны были мои комплименты, это была какая-то странная форма мести, она мстила мне за что-то, но я не мог понять, за что.
— Зачем? — спросил я, наконец, и услышал свой голос, хриплый и срывающийся, будто со стороны.
— Потому что я не могу дать тебе того, чего ты привык получать.
— Я не понимаю тебя, — я отвернулся и замотал головой. — Тебе совершенно не идет. — Это было неправдой, и черный цвет, так странно оттенявший ее светлую кожу, только подчеркивал глубокую зелень ее глаз. Но это было неважно. Она сделала это мне назло.
— Я не могу стать еще одной из твоих сексуальных фантазий. Не хочу! Ни за что на свете! — она бросала в меня словами как камнями.
— Это какая-то глупость! — возмутился я и выскочил из кухни. Черт его знает, почему это так меня задело. Может быть, даже больше, чем она хотела. Но я же так мечтал прикоснуться к ее золотым волосам, мне хотелось смотреть на нее, я видел ее во сне, смеющуюся и с летящими золотыми прядями. И что теперь? Я был не просто зол, я был в ярости. Словно она не просто перекрасила волосы, а наплевала мне в душу.
— Так ты передумал? Так я уже не интересую тебя? — с вызовом крикнула Ирина, влетая за мной в гостиную. — Я думала, мы говорим о ребенке, а не о том, чтобы развлечь тебя или доставить тебе удовольствие? С какого ляда тебе вообще важно, как я выгляжу? Я могу побриться налысо.
— Давай! Это будет еще лучше.
— Почему ты видишь только оболочки, а не людей? Ведь это же совершенно неважно, какого у кого цвета волосы. Важны сами люди, а не их внешний вид!
— Да иди ты! — я вскочил, накинул на плечи старую куртку и вылетел из дома, не желая слушать очередную порцию нравоучительного бреда, которым она меня потчевала регулярно. Надо признаться, я прекрасно научился пропускать мимо ушей то, что она периодически выдает в мир — все ее вегетарианские идеи, забота обо всех бездомных котах и собаках нашей округи, кормушки для птиц, которые привлекли в наш двор, кажется, всех воробьев Московского региона. Она покупает им корм для попугаев. Продает магниты с изображением немецких домиков и покупает на вырученные средства корм для попугаев, чтобы кормить им воробьев. Она ненормальная. И ты всерьез решил, что она может стать матерью?
«Она просто перекрасила волосы. Женщины поступают так постоянно!» — сказал я сам себе и остановился. Холод ночного города уже пробирался мне под тонкую куртку, и я пожалел, что ушел. По крайней мере, что ушел без шапки. Но злое раздражение не оставляло меня, я знал уже, что я сделаю дальше и куда пойду. Это взбесило меня даже больше, чем дурацкий, ребяческий поступок Ирины. Подумаешь, перекрасила волосы. Ты не должен… не должен. Ты — хозяин своей жизни.
— С вас одна тысяча пятьсот восемьдесят рублей, — будничным тоном сказала мне продавщица в маленьком супермаркете, торгующем всякой ерундой, но в основном, конечно, бухлом. В моей руке удобно лежала бутылка армянского коньяка, в подлинности которого я искренне сомневался. Но ничего лучше не было, и я взял его. Еще до того, как расплатиться, сделал большой глоток из горла, чем вызвал недовольство окружающих.
— Держите, — я протянул ей мятую бумажку и сделал еще один глоток. При виде купюры охранник магазина заметно расслабился и успокоился, до этого момента я не вызывал его доверия. Я был проблемой, особенно потому, что начал набираться прямо в магазине. Вдруг бы я не расплатился? Возись со мной!
— А у вас нет помельче? — продавщица расправила мою пятитысячную и тщательно проанализировала ее на предмет подлинности.
— Нет, — бросил я довольно грубо, но, как я уже сказал, я был зол. — И дайте мне пачку «Винстон», плииз.
— Вам легкие?
— Мне? — о, как я был противен самому себе. Хозяин жизни! — Нет, мне тяжелые. Самые тяжелые, какие только есть.
— Может, вам лучше взять «Житан»? — предложила продавщица. — Они вообще ужасно крепкие.
— Давайте и то, и другое, — я махнул рукой и почувствовал, как теплая волна опьянения уже спешит на помощь моему мозгу, обезболивая мысли и унося раздражение прочь. Если я не могу получить рыжих волос, Ирина не вправе требовать от меня стопроцентной трезвости. Квипрокво, я так считаю!