Мистер Николс зарылся лицом в руль.
– Мы найдем другое место. – Он поморщился и согнулся пополам. – Подождите минутку.
– Не надо.
– Вы говорили, что не можете оставить пса в машине.
– Мы не оставим его в машине. Танзи, – скомандовала мама, – солнечные очки.
У передних ворот стоял трейлер с надписью «Администратор». Мама вошла первой, а Танзи надела солнечные очки и осталась на крыльце, наблюдая через дверное стекло с пузырьками воздуха. Толстяк устало поднялся со стула и заявил, что маме очень повезло – остался всего один дом, и на него специальная цена.
– Сколько? – спросила мама.
– Восемьдесят фунтов.
– За одну ночь? В трейлере?
– Сегодня суббота.
– А сейчас семь часов вечера, и у вас никого нет.
– Может, приедут еще.
– Ну конечно. Я слышала, Мадонна выступала тут неподалеку и теперь ищет, где бы разместить свою свиту.
– Необязательно быть такой саркастичной.
– Необязательно драть с меня три шкуры. Тридцать фунтов. – Мама достала банкноты из кармана.
– Сорок.
– Тридцать пять. – Мама протянула деньги. – У меня больше нет. Кстати, с нами собака.
Толстяк поднял мясистую руку:
– Табличку читали? Никаких собак.
– Это собака-поводырь. Моей маленькой дочки. Напоминаю, что закон запрещает отказывать в доступе людям с ограниченными возможностями.
Никки открыл дверь и под локоток ввел Танзи. Девочка неподвижно стояла в темных очках, а Норман терпеливо стоял перед ней. Они уже проделывали это дважды, когда нужно было сесть на автобус до Портсмута после того, как ушел папа.
– Пес хорошо обучен, – сказала мама. – И не доставит хлопот.
– Он – мои глаза, – добавила Танзи. – Без него моя жизнь не имела бы смысла.
Мужчина посмотрел на ее руку, затем на лицо. У него были брыли, как у Нормана. Танзи старалась не поглядывать на телевизор.
– Вы схватили меня за яйца, леди.
– Еще чего, – весело откликнулась мама.
Толстяк покачал головой, убрал здоровенную руку и с трудом кивнул на шкафчик с ключами.
– «Золотые акры». Вторая дорожка, четвертый дом справа. Рядом с туалетами.
Когда они добрались до трейлера, мистеру Николсу уже было так плохо, что он, возможно, даже не заметил, где они оказались. Он тихо постанывал и держался за живот, а при виде таблички «Туалеты» вскрикнул и исчез почти на час.
«Золотые акры» не были золотыми и не тянули даже на пол-акра, но мама сказала, что на безрыбье и рак рыба. В доме были две крохотные спальни, а в гостиной – диваны, которые можно превратить еще в одну постель. Мама сказала, что Никки и Танзи лягут спать в комнате с двумя кроватями, мистер Николс – во второй спальне, а ее вполне устроит диван. В спальне Никки и Танзи оказалось очень даже неплохо, несмотря на то что ноги Никки свисали с края кровати и все провоняло сигаретами. Мама открыла окна, положила на кровати одеяла и включила в ванной воду, чтобы холодная стекла. Мистер Николс, наверное, захочет принять душ, когда вернется.
Танзи по очереди заглянула во все шкафы из прессованных опилок, задернула занавески в цветочек и осмотрела химический туалет в ванной комнате, прижала нос к окну и пересчитала огни в остальных трейлерах. Заняты, похоже, только два. «Все-таки наврал, скотина», – заметила мама. Пока они ждали возвращения мистера Николса, мама изучала карту, водя пальцами по дорогам.
– У нас куча времени. Просто куча. Все будет хорошо. К тому же ты сможешь побольше повторить в спокойной обстановке. – Казалось, она пытается убедить саму себя.
Мамин телефон простоял на зарядке ровно пятнадцать секунд и зазвонил. Она вздрогнула и схватила его, не вынимая из розетки.
– Алло? – Похоже, мама думала, что это мистер Николс звонит из туалета и просит принести еще бумаги. – Дес? – Она прижала руку ко рту. – О господи, Дес, я не успею вернуться.
Серия приглушенных вспышек ярости на другом конце линии.
– Мне очень жаль. Я знаю, что сказала. Но все пошло наперекосяк. Я в… – Она сделала Танзи страшные глаза. – Где мы?
– Рядом с Эшби де-ла-Зуш, – ответила Танзи.
– Эшби де-ла-Зуш, – повторила мама. И еще раз, запустив руку в волосы: – Эшби де-ла-Зуш. Знаю. Мне очень жаль. Все пошло наперекосяк, водитель заболел, телефон разрядился, и при всем… Что? – Она посмотрела на Танзи. – Не знаю. Наверное, не раньше вторника. Или даже среды. Я не думала, что дело так затянется.
Танзи слышала, как Дес кричит на маму.
– Разве Челси не может меня подменить? Я столько раз ее подменяла… Я знаю, что сейчас горячее время. Знаю. Дес, мне правда очень жаль. Я же сказала, что я… – Она помолчала. – Нет. Не могу вернуться раньше. Нет. Я правда… Что ты имеешь в виду? Я за прошлый год не пропустила ни одной смены. Я… Дес?.. Дес? – Мама замолчала и уставилась на телефон.
– Это Дес из паба? – Танзи нравился Дес из паба.
Как-то раз воскресным вечером она сидела снаружи с Норманом и ждала маму, а Дес угостил ее пакетиком жареных креветок.
В этот миг дверь в трейлер открылась, и мистер Николс едва не упал внутрь.
– Лечь, – пробормотал он, на мгновение собрался с силами и рухнул на диванные подушки в цветочек. Он посмотрел на маму. Его лицо было серым, глаза – большими и запавшими. – Лечь. Извините.
Мама сидела и смотрела на свой мобильный.
Мистер Николс заморгал, глядя на нее, заметил телефон и пробормотал:
– Вы пытались до меня дозвониться?
– Он меня уволил, – сказала мама. – Поверить не могу. Этот сукин сын меня уволил.
Джесс все равно спала бы плохо, учитывая, что к прочим бедам добавилась потеря работы в «Перьях». Но большую часть ночи она ухаживала за мистером Николсом. Она никогда еще не видела, чтобы человек был так болен и при этом не кашлял, как чахоточный. К полуночи он превратился в пустую оболочку. В нем буквально ничего не осталось.
– Мне уже лучше, уже лучше, – уверял он.
А через полчаса хватал ведро, которое Джесс вытащила из-под раковины, и выкашливал тонкую струйку зеленой желчи.
Ночь стала странной, бессвязной, часы набегали друг на друга, текучие и бесконечные. Джесс больше не пыталась уснуть. Смотрела на чисто вымытые стены карамельного цвета, читала, дремала. Мистер Николс стонал рядом и время от времени вставал и тащился в туалет. Джесс закрыла дверь в комнату детей и ждала его в маленьком трейлере, иногда засыпала на дальнем конце углового дивана, протягивала мистеру Николсу воду и салфетки, когда он, пошатываясь, возвращался.