– Будь со мной поласковее, – тихо проворчал Эд. – Я чувствую себя немного разбитым.
– Я наберу тебе ванну. – Она провела пальцем по отметине на его голове, в том месте, где он ударился о дверцу машины.
Они поцеловались, долго, медленно и сладко, и Эд немного воспрял.
– Ты хорошо себя чувствуешь?
– В жизни не чувствовал себя лучше. – Он открыл один глаз.
– Я не об этом. Я насчет обеда.
Он на секунду помрачнел и уронил голову обратно на подушку. Джесс пожалела, что упомянула об этом.
– Нет. Но, наверное, мне станет легче, когда с этим будет покончено.
Джесс спряталась в туалете, чтобы немного пострадать в одиночестве. Без четверти девять позвонила Марти и сказала, что ей нужно кое-что уладить и она заберет детей между тремя и четырьмя часами. Это не было просьбой. Она решила, что впредь просто будет извещать Марти о своих намерениях. Он передал трубку Танзи. Дочь не стала ничего рассказывать, зато потребовала отчета, как Норман справляется без нее. Пес валялся перед камином, словно объемный коврик. Похоже, ни разу не пошевелился за двенадцать часов, не считая перерыва на завтрак.
– Он выжил. С трудом.
– Папа обещал сделать бутерброды с беконом. А потом мы погуляем в парке. Только он, я и Никки. Линзи ведет Сюзи на балет. У нее уроки балета два раза в неделю.
– Звучит замечательно, – сказала Джесс.
Возможно, способность восторгаться вещами, от которых хочется что-нибудь пнуть, – ее суперсила?
– Я вернусь после трех, – сообщила она Марти, когда он снова подошел к телефону. – Проследи, чтобы Танзи надела куртку.
– Джесс, – произнес он, когда она уже собиралась положить трубку.
– Что?
– Они чудесные. Оба. Я просто…
Джесс сглотнула:
– После трех. Я позвоню, если буду опаздывать.
Она выгуляла пса и позволила ему растянуться на полу гостиной. К этому времени Эд уже встал и позавтракал. Первый час пути до дома его родителей прошел в тишине. Эд побрился и дважды переодел футболку, хотя они были совершенно одинаковыми. Джесс сидела рядом с ним, молчала и чувствовала, как утро и мили постепенно крадут у них близость прошлого вечера. Несколько раз она открывала рот, чтобы заговорить, но обнаруживала, что ей нечего сказать. Казалось, кто-то содрал с нее кожу, обнажив все нервные окончания. Джесс слишком громко смеялась и двигалась неестественно и неловко. Казалось, она проспала миллион лет, и ее рывком подняли с постели.
Ей чертовски хотелось прикоснуться к Эду, переплести свои пальцы с его, положить руку ему на бедро, но за пределами спальни, в беспощадном свете дня она начала сомневаться, уместно ли это.
Она не знала, как он расценивает то, что случилось. И боялась спросить.
Джесс подняла покрытую синяками ногу и положила на нее пакет замороженного горошка. Сняла и положила обратно.
– Все в порядке?
– Вполне. – Ей просто надо было чем-то заняться. Джесс улыбнулась Эду, и он улыбнулся в ответ.
Она хотела наклониться и поцеловать его. Хотела легонько провести пальцем по его загривку, чтобы Эд посмотрел на нее, как смотрел прошлой ночью, отстегнуть ремень безопасности, придвинуться к нему вплотную и заставить съехать на обочину, чтобы отвлечь от тягостных раздумий хотя бы на двадцать минут. А потом Джесс вспомнила Натали, которая три года назад надумала стать роковой женщиной и устроила Дину минет-сюрприз, когда он вел грузовик. Дин завопил: «Какого черта ты творишь?!» – и въехал прямо в минимаркет, и не успел он застегнуться, как из супермаркета выбежала тетя Натали Дорин, чтобы посмотреть, что случилось. С тех пор Натали несколько упала в ее глазах.
Так что, наверное, лучше не стоит. Джесс украдкой посматривала на Эда. Она обнаружила, что не может видеть его руки и не представлять их на своей коже, не воображать, как он медленно проводит губами по ее голому животу, щекоча его мягкими волосами. Она подумала о его запахе, крепких мышцах и гладкой коже. О боже! Джесс положила ногу на ногу и уставилась в окно.
Но Эд размышлял о чем-то другом. Он притих, выпятил подбородок, слишком крепко сжимал руль.
Джесс села прямо, поправила горошек и подумала о поездах. И фонарных столбах. И математических олимпиадах.
Я женщина, которой не нужны отношения, сказала она себе. Просто я немного запуталась, оттого что взболтала гормоны, словно суп для бездомных.
Я женщина, которая ничего не принимает близко к сердцу. И, честно говоря, все и так достаточно непросто, усложнять ни к чему. Это всего лишь несколько дней, вычеркнутых из моей жизни. Джесс смотрела в окно и молча повторяла эти слова, пока они не утратили всякий смысл.
Родители Эда жили в викторианском доме из серого камня в конце ряда. На таких улицах соседи стараются превзойти друг друга аккуратностью ящиков с цветами на окнах, а мусорные баки выставляются только на время их опорожнения. Эд остановился, дал мотору остыть и посмотрел в окно на дом своего детства, свежевыкрашенную калитку и лужайку, которая словно была подстрижена маникюрными ножницами. Он не шевелился.
Почти машинально Джесс коснулась его руки, и Эд повернулся к ней, как будто забыл о ее существовании.
– Ты действительно не прочь составить мне компанию?
– Ну конечно, – запинаясь, ответила она.
– Я правда очень благодарен. Я знаю, ты хотела забрать детей.
Джесс на мгновение задержала ладонь на его руке:
– Все в порядке. Давай это сделаем.
Они прошли по дорожке, Эд остановился, словно проверяя, что на нем надето, и резко постучал в переднюю дверь. Они переглянулись, неловко улыбнулись друг другу и немного подождали. И еще немного.
Примерно через тридцать секунд Эд постучал еще раз, погромче. Затем присел и посмотрел в щель для писем.
Он встал и достал телефон.
– Странно. Джемма точно говорила, что обед сегодня. Сейчас проверю. – Он пролистал сообщения, кивнул в подтверждение своих слов и снова постучал.
– Если бы там кто-то был, то наверняка услышал бы, – заметила Джесс.
У нее мелькнула мысль, что было бы здорово для разнообразия подойти к дому и узнать, что происходит по ту сторону двери.
Они вздрогнули, когда где-то наверху рывками подняли окно. Эд отступил и посмотрел на соседний дом.
– Это ты, Эд?
– Добрый день, миссис Харрис. Я ищу своих родителей. Вы не знаете, где они?
Женщина поморщилась:
– Эд, милый, они уехали в больницу. Боюсь, твоему отцу опять стало плохо сегодня утром.
Эд поднес ладонь к глазам:
– В какую больницу?
Соседка помедлила, словно не могла поверить, что он не в курсе.