– Интересно, что бы сказал твой отец, увидев, как ты раскрасила пса синим?
– Так это он же и виноват! Как сейчас помню: я спросила, не был ли Зеленый Пес когда-нибудь другого цвета, и папа сказал, что до написания книги тот был синим, но об этом, мол, никому ни слова, потому что страшная тайна. – Она любовно провела рукой вдоль синего туловища, словно пытаясь приласкать собаку – а может, воспоминание об отце.
Взглянув на Анну, я попытался представить, что нас ждет. Ей было тридцать шесть (в конце концов я не выдержал и спросил, и она ответила не моргнув глазом), а мне тридцать один, но это не имело значения. Если я хотел ее, мне бы пришлось провести остаток жизни в Галене. Но так ли это плохо? Я мог бы писать книги (возможно, следующая была бы о моем отце), преподавать в галенской школе язык и литературу, изредка путешествовать. Нам всегда приходилось бы возвращаться, но эта мысль не казалась такой уж ужасной. Жить в доме своего кумира, любить его дочь, приобрести вес в глазах галенцев, так как не исключено, что я в конечном итоге явлюсь их спасителем.
– Знаешь, Томас, Саксони скоро придется уехать.
Туман грез развеялся, и я зашелся кашлем. В подвале было сыро и холодно, а теплый свитер я оставил наверху, в спальне.
– Что? О чем это ты?
– Я сказала, что скоро ей придется уехать. Теперь, когда тебе все известно о Галене, ты останешься и напишешь книгу, но она больше не имеет к этому отношения. Она должна уехать.
Голос ее звучал так спокойно, безразлично, она проговорила все это, листая страницы раскраски.
– Почему, Анна? – проныл я. Какого черта я разнылся? Я взял себя в руки и проговорил с должным негодованием: – Ты это вообще о чем? – Резиновую куклу, что держал в руках, я швырнул назад в коробку.
– Я же тебе говорила, Томас: здесь живут только люди отца. Ты теперь тоже можешь остаться, но не Саксони. Она больше не принадлежит Галену.
Я картинно хлопнул себя по лбу и попытался обратить все в шутку:
– Брось, Анна, ты сейчас прямо как Бетт Дэвис в “Тише, тише, милая Шарлотта” [99] . – Я перешел на шутовской диалект южной красавицы: – “Извини, Гилберт, но Жанетте пора уезжать”. – Я снова рассмеялся и состроил безумную рожу. Анна мило улыбнулась в ответ.
– Брось, Анна! Да о чем ты? Просто шутишь, да? А? Ну брось, зачем? Какая, к черту, разница – здесь она или нет? Я ей ничего не говорил. Ты же знаешь.
Положив раскраску в коробку, она встала, закрыла крышку, проклеила коричневой бумажной лентой, что принесла с собой, и стала запихивать коробку ногой обратно в угол, но я схватил ее за руку и заставил взглянуть на меня:
– Почему?
– Ты знаешь почему, Томас. Так что не трать зря мое время, – И в ее глазах полыхнул тот же гнев, как тогда в лесу, с Ричардом Ли.
Через десять минут она подвела черту под дискуссией, сказав, что мне пора уходить, так как ей нужно увидеться с Ричардом.
Как только я пришел домой в тот вечер, мы с Саксони крупно поругались. И все из-за одного ее идиотского поручения, которое я забыл выполнить. На самом же деле, конечно, этот безумный гнев происходил из того, что мы так долго подавляли в себе. Через несколько минут она уже стала пунцовой, как мак, а я поймал себя на том, что сжимаю и разжимаю кулаки, будто озлобленный муж в комедии положений.
– Повторяю тебе, Томас: если тут так плохо, почему не переедешь?
– Саксони, будь любезна, успокойся. Я не говорил...
– Говорил! Если там так здорово – пожалуйста езжай! Думаешь, мне очень нравятся твои челночные рейсы на цыпочках?
Я попытался смутить ее взглядом, но надолго меня не хватило – и я отвел глаза, сыграл отбой. Но она все кипела, пусть и потише.
– Чего ты от меня хочешь, Сакс?
– Чтобы я больше этого вопроса не слышала! Ты такой беспомощный... Хочешь, чтобы я ответила за тебя, а я вот не буду отвечать. Хочешь, чтобы я тебя прогнала или сказала тебе бросить ее и вернуться ко мне. Не дождешься, Томас. Это ты все начал. Ты этого хотел, так что теперь сам решай, как выпутываться. Я тебя люблю, и ты это прекрасно знаешь. Но еще чуть-чуть – и я не смогу больше это терпеть. Думаю, тебе нужно поскорее принять какое-то решение. – Постепенно голос ее сходил на шепот, и мне пришлось наклониться к ней, чтобы уловить заключительные слова. Но тут она взорвалась, и я отскочил. – Не могу понять, как ты оказался таким дураком, Томас! Так и хочется придушить тебя! Ну как можно быть таким ослом? Ты не понимаешь, как хорошо нам могло бы быть вместе? Когда закончишь книгу, мы могли бы уехать куда-нибудь и прожить сто разных, чудесных жизней. Разве ты не видишь, что Анна делает с тобой? Она тянет тебя поклоняться этому дикому отцовскому алтарю...
– Эй, послушай, Саксони, а как же твой интерес к Фр...
– Знаю, знаю, я тоже к этому причастна. Но мне больше не надо Маршалла Франса. Я больше не хочу любить книги и кукол. Я хочу любить тебя, Томас. Все остальное – пожалуйста, но в свободное время. Погоди! Погоди минутку! – Она встала со стула и проковыляла на кухню, чтобы через две секунды вернуться с марионетками в руках. – Видишь их? Знаешь, почему я их вырезала? Чтобы чем-то занять мысли. Правда-правда. Ну не трогательно ли – целый день ковырять деревяшку, стараясь не слишком думать, где ты и чем занимаешься. А по пути в Гален – это было первый раз в моей жизни, когда мне не приходилось каждый день работать. И мне понравилось! Я не думала о куклах. С тобой было столько всего другого! Я знаю, как эта книга важна для тебя, Томас. Я знаю, как для тебя важно закончить ее...
– Сакс, я не понимаю, о чем ты.
– Ладно, хорошо. Слушай, помнишь первый день, когда мы приехали сюда? То барбекю?
Я закусил губу и кивнул.
– Помнишь, как я сразу же заговорила с Гузи о книге?
– Конечно, черт возьми, помню! Мне хотелось убить тебя. Зачем ты это сделала? Ведь мы обо всем договорились.
Она положила кукол на диван и провела обеими руками по волосам, и я заметил, насколько они отросли. Я никогда не говорил ей, как они красивы.
– Знаешь о женской интуиции? Не кривись, Томас, потому что это правда. В этом что-то есть, я много раз замечала. Еще одно чувство, что ли. Помнишь, я говорила, что знала про тебя и Анну с тех пор, как вы стали вместе спать? Так вот, хочешь верь, хочешь нет, но почти с того момента, как мы приехали, я была уверена, что, если ты возьмешься за свою книгу, между нами все пойдет не так. В тот день я пыталась добиться, чтобы они нас прогнали. Извини, но я правда пыталась. Я думала, что, если скажу им, что мы задумали, они и на три фута не подпустят нас к Анне Франс.