Сердце Рейчел наполнилось нежностью. Нет, она не позволит этой трогательной сцене подействовать на нее. Она знает, что собой представляет этот мужчина. Ей придется нелегко, поскольку она прекрасно помнит, что чувствовала, когда сильные руки Карима прикасались к ней.
Должно быть, она слишком громко вздохнула, потому что темные ресницы Карима дрогнули, затем поднялись.
— Итан хныкал, — хрипло произнес он, встретившись с ней взглядом. — Вы спали, и я не хотел вас будить.
Почему она смотрит на него так, словно никогда раньше его не видела?
Карим прокашлялся:
— Именно поэтому я принес его сюда.
Его сердце бешено стучало. Как же она прекрасна! Этого слова было недостаточно, чтобы ее описать, но другого он в данный момент не мог подобрать.
Он любовался ее мягкими розовыми губами, растрепанными волосами, очертаниями груди и длинных ног под тканью ночной рубашки. Только вспомнив о ребенке, лежащем у него на груди, он заставил себя отвести взгляд от Рейчел.
— Я… — Он снова прокашлялся. — Я отнесу его наверх.
— Спасибо, что позаботились о нем.
Карим улыбнулся:
— Он такой славный.
— Да. — Рейчел сглотнула. — Я сама его отнесу.
— Так он может проснуться. Позвольте лучше я.
Рейчел кивнула. Карим осторожно поднялся с дивана, и она проследовала за ним наверх. Войдя в детскую, он положил малыша в кроватку, укрыл одеяльцем и нежно погладил его светлые кудряшки.
— Сладких тебе снов, — прошептал он, и у Рейчел сдавило грудь.
Как часто, держа на руках Итана, она думала: «Если бы ты только был моим…»? Разумеется, это было невозможно. Этого прекрасного малыша создали брат Карима и ее сестра. Но что, если бы судьба написала другую историю? Что, если бы родителями Итана были не Рами и Зуки, а она и…
Резко повернувшись, она вышла в гостиную, затем в коридор.
Карим последовал за ней:
— Рейчел?
«Уходи, — сказала она себе. — Не будь идиоткой».
Его ладонь легла ей на плечо, и она почувствовала спиной жар, исходящий от его тела.
Он снова произнес ее имя. Его голос был низким и хриплым.
Повернувшись, Рейчел прочитала в его глазах, что по крайней мере этой ночью возможно все.
— Карим, — прошептала она и прильнула к нему, когда его руки сомкнулись вокруг нее.
Он сказал себе, что существует множество причин, по которым он должен ее отпустить. Пойти на попятную, пока это еще возможно. Он всегда поступал правильно, делал то, что подсказывал ему здравый смысл и требовал от него долг…
Застонав, он крепче сжал ее в объятиях.
— Карим, — томно выдохнула Рейчел.
Вглядевшись в ее лицо, он понял, что она испытывает то же, что и он. Желание. Замешательство. Осознание того, что то, что они делают, может иметь непоправимые последствия.
— Мы не можем… — прошептала Рейчел, и он сказал себе, что она права.
Она застонала. Встала на цыпочки. Прижалась к нему. Тогда Карим наклонился и поцеловал ее. У ее губ был вкус сливок и ванили.
— Ты так прекрасна, — прошептал он.
Задрожав, она обвила руками его шею, и он понял, что они оба пропали. Его ладони скользнули вниз по ее спине, обхватили ягодицы и приподняли ее. Рейчел запустила руки под его наполовину расстегнутую рубашку, и из его горла вырвался стон желания. Ему безумно хотелось подхватить ее на руки и отнести на кровать, но он запретил себе торопиться и принялся покрывать поцелуями ее ухо, шею, впадинку над ключицей. Она закричала от удовольствия, и по его жилам растекся расплавленный огонь.
— Ты правда этого хочешь? — прошептал он. — Скажи мне, habibi. Скажи мне, чего ты хочешь.
Рейчел взяла в ладони его лицо и накрыла его губы своими.
— Этого, — прошептала она. — Тебя. Но мы не можем…
Его поцелуй был таким глубоким и страстным, что у нее подогнулись колени. Тогда Карим, не отрываясь от ее губ, подхватил ее на руки и понес в свою спальню. Свет луны, проникающий в окна, окутывал все, что в ней находилось, серебристым сиянием. Поставив Рейчел на пол рядом с кроватью, Карим заглянул ей в глаза:
— Скажи мне, чтобы я остановился, и я это сделаю. Скажи прямо сейчас, пока еще не поздно. Ты меня понимаешь, Рейчел? Если я к тебе прикоснусь, назад дороги уже не будет.
Тишину в комнате нарушало только его тяжелое дыхание.
Затем она медленно подняла руки к верхней пуговице своей ночной рубашки.
— Позволь мне тебя раздеть, — сказал Карим, накрыв ее руки своей ладонью.
Ее руки покорно упали вниз. Его пальцы, потянувшиеся к первой из множества крошечных пуговичек, внезапно стали неуклюжими, и он, сгорая от нетерпения, схватился двумя руками за края выреза ее ночной рубашки и потянул их в стороны. Одна пуговичка расстегнулась. Две. Три. В вырезе показалась верхняя часть ее груди.
— Карим, — прошептала она.
Переведя взгляд на ее лицо, он увидел, что ее губы приоткрылись, глаза потемнели, а на щеках проступил румянец. От ее красоты у него захватило дух. Наклонившись, он поцеловал ее в губы и расстегнул поочередно все остальные пуговички.
Ночная рубашка распахнулась, и его взору наконец предстало то, о чем он давно грезил. Ее высокая упругая грудь была словно создана для его ладоней. Ее соски напоминали бутоны диких роз, цветущие в начале лета в горах. Треугольник из мягких курчавых волосков между округлых женственных бедер так и манил его.
Боже, если он прямо сейчас к ней не прикоснется, то сойдет с ума!
Протянув руку, он легонько дотронулся до ее соска, затем приник к нему губами. Рейчел задрожала, запрокинула голову и прокричала его имя. Это едва не лишило его самообладания. Опустившись вместе с ней на кровать, он велел себе не торопиться. Но разве это возможно, когда его восставшая плоть так напряжена?
— Рейчел…
Ее руки обвились вокруг его шеи. Тогда он просунул пальцы между ее бедер и проник в ее заветную пустоту. Она казалась теплой и влажной, готовой его принять.
Выгнувшись дугой, Рейчел издала отчаянный крик, и он понял, что больше не нужно медлить. Сорвав с себя одежду, он выдвинул ящик прикроватного столика, достал оттуда маленький пакетик, предохранился и наконец погрузился в нее.
Она так плотно сомкнулась вокруг него, что он испугался, что может сделать ей больно, остановился, чтобы позволить ей немного расслабить свои внутренние мышцы. Но она не стала этого делать. Она продолжала двигаться, словно больше не могла сдерживаться. Ее тело подрагивало от напряжения, из горла вырывались стоны. Он вдруг подумал, что вся его предыдущая жизнь была прелюдией к этой близости.